И вошла. Слева комната консьержки, которая наверняка уже дрыхнет без задних ног. Матильда изучила доску со списком жильцов. Второе слева. Де ла Осрей. Ей это показалось странным — вот уж никак не свяжешь с рожей этого верзилы-инспектора… Она сомневалась. Матильда снова внимательно изучила список. Ни одна фамилия ни о чем ей не говорила. Делать было нечего, пришлось положиться на интуицию. Едва лифт достиг второго этажа, как фамилия де ла Осрей уже была ей знакома. Иначе и быть не могло. Медленно открыв двери, она выскользнула из кабины и поставила сумку так, чтобы блокировать лифт.
Глубоко дыша, Матильда двинулась вперед. Она чувствовала себя на своем месте. В ее мозгу возникла окровавленная голова Людо под живой изгородью и башка этого долговязого инспектора. У нее было ощущение, что она пришла к финишу.
Теперь ее наконец прекратят доставать! Ее сердечный ритм снова постепенно вошел в норму, дыхание замедлилось. Она вытащила обе руки из-под плаща, держа правую строго перед собой и направив ствол револьвера на дверь, а левой нажала кнопку звонка.
Два раза.
* * *
Теви в сомнении покачала головой. Кто может звонить в такой час? Какой-нибудь сосед?
— Сейчас вернусь, — сказала она.
Прежде чем Васильев успел отреагировать, она поднялась и выбежала в коридор.
Теви никогда не смотрит в глазок. Кто-то звонит — ему открываешь, с судьбой в прятки не играют.
Она увидела пожилую женщину в плаще, очень сильно накрашенную, хорошо причесанную, успела заметить, что та следит за собой, но в тот момент, когда уже открыла рот, чтобы спросить, что ей надо, заметила направленный на нее пистолет.
Матильда выставила перед собой руку. Она не ожидала встречи с прислугой, к тому же азиаткой. И мгновенно выстрелила той прямо в лоб; молодая женщина рухнула.
Теви так никогда и не узнает, что сакральная татуировка не защищает от калибра 7,65.
А Матильда обогнула тело девушки и двинулась по коридору.
Васильев оцепенел.
Он что, слышал выстрел?
Он поднялся со стула, побежал, но какого черта он вечно не вооружен!
Свернув за угол коридора, он увидел прямо перед собой, в двух метрах, женщину, которую опрашивал в ее доме.
Почему я не прислушался к своей интуиции?
Продолжить свои размышления Васильев не успел. Первая пуля вошла ему в грудь на уровне сердца. Матильда сделала еще шаг, влепила ему вторую в голову и двинулась прочь.
Она подняла сумку, вошла в кабину лифта и нажала кнопку первого этажа. Она была спокойна, потому что испытывала облегчение. Теперь ее наконец прекратят доставать!
Все здание еще звенело от звука выстрелов. Но понадобится время, прежде чем кто-то отважится взглянуть, что происходит. Впрочем, Матильда уже открыла наружную дверь и беспрепятственно прошла по пустынной улице до своей машины.
Садясь за руль, она бросила последний взгляд на окна второго этажа.
В том, что прежде не было освещено, она увидела очень худого старика в халате из шотландки, который напряженно всматривался в улицу, словно ища там кого-то. Лицо у него было морщинистое, утомленное, а глаза растерянные. Казалось даже — впрочем, Матильда была далековато и сомневалась, — что у него дрожат губы.
Он в ужасном состоянии. Лучше бы я прекратила его муки. Но невозможно везде поспеть, трогаясь с места, сказала себе Матильда.
Направление Мелён.
Надеюсь, Куки не замерз на террасе.
У меня нет никакого желания проводить завтрашний день у ветеринара!
* * *
Мсье не сумел вразумительно объясниться по телефону, однако говорил достаточно внятно для того, чтобы почти одновременно с истошно кричавшими соседями прибыли двое полицейских в форме.
Затем их пришли уже десятки, так что перемещаться по квартире не было никакой возможности…
Мсье не хотел снова видеть лежащие в коридоре тела — это зрелище доставляло ему бесконечное страдание. Он сидел в своем кресле, которое криминалисты задвинули в угол гостиной, потому что его присутствие им мешало. Он не плакал, ему самому было странно испытывать подобную боль, но с виду ничего не было заметно. Кто-то прошептал: «Думаешь, он отдает себе отчет?..» Хорошенькая молодая женщина в форме непрестанно спрашивала: «У вас есть родственники? Кто-нибудь, кому следовало бы сообщить?» Он вяло махнул рукой в сторону коридора: все родственники там, лежат на полу в луже крови.
Криминалисты, полицейские в форме, полицейские в штатском, прожекторы — все это было мучительно. Вдобавок повсюду царило особое напряжение, поскольку на сей раз жертвой оказался полицейский… Весь уголовный розыск был ошарашен этим убийством.
Убийство офицера его подразделения стало плохим известием для комиссара Оччипинти, тем более что с инспектором Васильевым он потерял не только удобного козла отпущения, но, следовало признать, и хорошего дознавателя.
На месте он обнаружил лежащее в коридоре в луже крови тело своего подчиненного и нашел, что мертвый тот еще длиннее, чем живой. Ему было жалко этого парня: такой молодой. Криминалисты сновали вокруг него, а он стоял, засунув руки в карманы, и качал головой: вот ведь наворотили! Он переместился, чтобы увидеть труп молодой женщины, и был удивлен, что это азиатка.
— Сестра братьев Тан, — сказал ему инспектор.
Оччипинти обернулся. Офицер протягивал ему документ молодой женщины, обнаруженный в ее сумочке. Все здесь знали, что братья Тан — это мелкая шпана редкой жестокости, бесчинствуют в уличной торговле наркотиками и дешевой проституции.
— Она была медсестрой, именно она заботилась о…
Инспектор ткнул большим пальцем себе за плечо, на обмякшего в кресле старика с потухшим взглядом. Комиссар полагал вполне вероятным, что убийца явился ради молодой камбоджийки, а инспектор оказался сопутствующим ущербом. Оччипинти очень гордился своей интуицией, которую с жандармским юмором называл «мой нюх». В любом случае расследование будет вестись в двух направлениях, но, похоже, братья Тан впервые втянуты в грязную историю, будучи здесь совершенно не при делах.
По собранным на месте сведениям, слившийся со своим креслом безучастный старик — это бывший префект. Глядя на то, что осталось от крупного чиновника, Оччипинти в подавленном состоянии заглотил горсть арахиса. И попытался расспросить хозяина дома. Старик, казалось, плохо понимал, чего от него хотят. Оччипинти обернулся к молодому полицейскому. Мсье расслышал: «…понимает, что я говорю? Точно?..» Комиссар снова обратился к нему:
— Значит, вы ничего не видели, только слышали, верно?
Мсье безучастно смотрел на комиссара и понимал, что следует вести себя по-другому. Показать свое волнение, или гнев, или еще что-нибудь, но только не пялиться с такой настойчивостью на своего собеседника. Этот воняющий арахисом толстый комиссар непрестанно твердил свои вопросы, как заезженная пластинка. Если Мсье не будет хорошо себя вести, немедленно явятся социальные службы. Тогда Мсье нашел в себе силы:
