Такой типичный рыбацкий «выпендреж» вызвал улыбку на моем лице.
— Первую удочку я забросил с восьмидюймовой
[28] приманкой, чтобы потренироваться и убедится, что леска не запуталась. Но прежде чем я успел смотать ее, кто-то попался на крючок. Это был хариус. Река кишела этой голодной рыбой. Они весят около трех фунтов
[29] и довольно сильно сопротивляются. Ты когда-нибудь ловил его?
Я инстинктивно замолчал на секунду, как будто ожидая ответа.
— Казалось, все, что нужно было сделать, — бросить наживку в воду, и рыба будет поймана. К концу дня руки болели от наматывания лески. Мы освободили большую часть пойманной рыбы, и это сделало день непохожим на все остальные. Боб, я бы хотел, чтобы ты как-нибудь съездил туда со мной.
Я обернулся убедиться, что никто не вошел в палату и я все еще был наедине со своим другом-рыбаком.
Я знал Боба уже десять лет. Мы никогда не ходили вместе ни на рыбалку, ни куда-либо еще. Общение проходило в больничной обстановке по утрам, когда мы делились не только нашими рыбацкими историями, но и рассказами о детях и внуках, их интересах, занятиях и жизненных устремлениях. Мне хватило одного его приступа, чтобы понять, насколько мы сблизились.
Жизнь — такая забавная штука. Ты не ценишь то, что имеешь, пока оно не исчезнет.
Теперь мои рассказы были единственным способом сохранить связь, но так, как я никогда не представлял себе.
Помимо семьи, медицины и рыбалки, Боб еще любил свою теплицу. На самом деле он так обожал растения, что однажды позвонил мне в три часа ночи. Когда я ответил на звонок, в голосе друга звучало возбуждение.
— Джон, — сказал он. — Это Боб.
— Слушаю, — отозвался я сонным голосом.
— Ты должен прийти и посмотреть на это! — уверил он.
Я встал и уже собирался одеться, чтобы пойти и помочь ему с родами, но речь шла не о неотложной акушерской помощи.
— Он прекрасен, и этот запах не похож ни на что, что ты когда-либо чувствовал! — воскликнул он.
Теперь мне действительно стало интересно, о чем он говорит.
— Ночной цереус в полном своем великолепии цветет в теплице! Он раскрывается только раз в год ночью, и сейчас произошло именно это. Ты должен прийти и посмотреть на него!
Я положил брюки обратно в шкаф и со вздохом облегчения вернулся в кровать.
— Спасибо, — поблагодарил я. — Но я посмотрю утром. Спокойной ночи.
Я попросту не мог разделить его восторг из-за цветка. Но это был Боб. Он был страстным во всем.
Каждый день при визите в палату интенсивной терапии я надеялся, что он чудесным образом выздоровеет, но знал, что это невозможно. Он пробыл в отделении уже три дня, а состояние не улучшилось, поэтому врачи планировали утром отключить его от аппаратов. Каждый день я делился с ним очередным рассказом. Моя жена и друзья сомневались в моем здравомыслии, ведь я рассказывал истории человеку, который не имел ни малейшего шанса услышать их, но у меня была странная потребность продолжать. Это было, вероятно, единственное, что я мог сделать для друга.
В последнее утро его жизни все происходило как в замедленной съемке. Я осторожно вошел в отделение интенсивной терапии с ощущением пустоты в груди. При входе в палату стало понятно, что уже слишком поздно. Его кровать была разобрана, и в комнате было темно и пусто. Должно быть, он умер ночью. Мне было грустно, что не было возможности попрощаться с ним, но я улыбнулся, вспомнив наши счастливые минуты вместе.
Выйдя из отделения интенсивной терапии с опущенной головой, я увидел одну из медсестер на посту.
— В котором часу умер Боб? — спросил я.
Сначала ее смех показался мне неуместным.
— О, он не умер, — выпалила она. — Вчера Боб очнулся, и мы перевели его в другое отделение!
Я стоял там, не в силах осознать эти слова.
Мне потребовалось несколько минут, чтобы понять: он только что вернулся из мертвых.
Я поспешил в его новую палату, но обнаружил, что друг спустился вниз, чтобы пройти несколько тестов. Боба выписали и направили в реабилитационный центр еще до того, как я смог его увидеть. Спустя почти неделю я вошел в комнату отдыха для врачей, и там он, как в старые добрые времена, стоял на обычном месте и ел овсянку.
— Боб! — удивился я. — Ты отлично выглядишь!
— Джон, — ответил он с улыбкой, подходя ко мне ближе, — я хочу поблагодарить… тебя… за то, что ты приходил ко мне… каждый день. — Ему было тяжело говорить, речь была прерывистой из-за инсульта, но он явно хотел сказать что-то важное. — Ты был единственным, кто… говорил со мной, и ты… ты не знаешь, как сильно… как сильно я ждал твоих… историй. Моя любимая была… о северо-западе Канады и о… хариусе. Ты никогда не рассказывал мне ее… раньше. Это была… твоя лучшая история.
Он был очень взволнован, когда говорил это. Боб мог даже повторить мельчайшие детали каждой истории, которую я рассказывал, пока он был в коме. Я до сих пор думаю, не было ли в них чего-то еще, чего я тогда не понимал. Есть ли определенный момент, когда человек, столь близкий к смерти, принимает решение остаться или уйти? Могут ли несколько простых рыбацких историй, рассказанных другом, что-то изменить? Я никогда этого не узнаю.
Но я точно знаю, что два человека, связанные дружбой, встречались каждое утро при обычных обстоятельствах, чтобы поделиться впечатлениями о том, что они любят, и оба уходили, чувствуя себя лучше. Думаю, именно в этом и заключается смысл жизни.
Боб выздоровел в течение следующих нескольких месяцев и прожил еще много лет.
Если вам интересно, он так и не добрался до реки Маккензи в Канаде и не ловил там хариусов. По крайней мере в этой жизни.
Глава 14
Череда чудес
Джон П. Менденхолл, доктор медицины
Это был худший момент в моей жизни. Я сидел за столом, размышляя о проблемах, когда медсестра и секретарь вошли в мой кабинет, сияя от счастья.
— Посмотрите, кто-то оставил это на вашем столе в приемной, — сказала медсестра.
То, что она продемонстрировала, поразило меня. Это оказалась большая позолоченная рама, внутри которой было мое фамильное древо, тоже позолоченное. У каждого из предков был свой камень с годом рождения. На древе были изображены дальние родственники, корнями восходящие к другим предками. Я находился у подножия дерева, как будто каждый из предков зависел от меня. «Как можно сдаться и подвести их всех?» — думал я.
Я был тронут до глубины души, чувствуя, как на глаза навернулись слезы, и повернулся к медсестре и секретарше, чтобы спросить, видели ли они того, кто принес изображение древа. Обоим показалось, что в то утро машина Дейва Адамса выехала с моего парковочного места. Я состоял в нескольких церковных комитетах вместе с ним, но мы не были близкими друзьями.
