– А на свидание с боссом ходить прилично? – ответила я, скрестив руки на груди и глядя ему прямо в глаза. Ведь через полтора месяца после того, как я узнала о романе Мэтта, была на нервах и не знала, куда идти, Грэхем Хэллоу сам приглашал меня на свидание. И получил отказ.
– Мне стало вас жаль, – ответил он, когда позднее я всё это ему высказала. – Думал, вам нужно взбодриться.
– Понятно. Спасибо.
– Возможно, ваш новый парень считает точно так же.
Я не проглотила наживку. Саймон вовсе меня не жалел. Он меня обожал. Покупал цветы, водил в хорошие рестораны и целовал так, что у меня подгибались колени. Мы встречались всего несколько недель, но я знала, что жалость тут ни при чем. Просто знала. Может, Грэхем действительно сочувствовал мне, но отказ так и не простил. Больше не позволял уходить пораньше, когда простывали дети, не делал поблажек, если поезда задерживались. С того момента он играл по правилам, а мне слишком нужна была работа, чтобы рисковать и нарушать заведенный порядок.
Грэхем допивает кофе, надевает пальто и исчезает. В ежедневнике никаких записей, но перед уходом босс бормочет что-то о встрече по поводу собаки, а я, честно говоря, рада просто остаться одна. Для понедельника в офисе необычно тихо, самое время приступить к запоздалой весенней уборке. Я пропускаю ненужные бумаги через шредер и протираю пыль под древними хлорофитумами.
Пищит телефон, приходит сообщение от Мэтта:
«КТ в порядке?»
Он всех так сокращает. Кэти – КТ, Джастин – Джас, а я – Зоуи, только когда мы ссоримся.
Полагаю, Саймон стал бы Саем, сложись у них нормальные отношения.
Набираю в ответ:
«От нее ничего не слышно. Даже не знаю, хороший это знак или нет!»
«Она чувствовала себя уверенно?»
Я на секунду задумываюсь и отвечаю уклончивым:
«Оптимистично».
«А ты?: – *»
Заметив смайлик с поцелуем, я игнорирую сообщение. Снова начинаю вытирать пыль, и через несколько минут Мэтт звонит.
– Ты опять это сделала, да?
– Что сделала? – переспрашиваю я, хотя прекрасно понимаю, о чем речь.
– Расстроила ее перед прослушиванием.
Согласные звучат приглушенно, и я догадываюсь, что у него во рту сигарета. Так и есть – раздается металлический щелчок зажигалки, и Мэтт делает глубокую затяжку. Прошло почти двадцать лет с тех пор, как я в последний раз курила, но просто физически чувствую, как он выдыхает дым.
– Нет, – начинаю было, но Мэтт слишком хорошо меня знает. – Во всяком случае, не нарочно.
– Что ты сказала?
– Всего лишь упомянула курсы секретарей, о которых тебе рассказывала.
– Зо…
– Что? Ты же сам сказал, что для нее это идеально подходит.
Слышу на заднем фоне шум машин и понимаю, что Мэтт припарковался.
– Ты должна быть с ней помягче. Начнешь слишком сильно ее подталкивать, и она помчится совсем в другую сторону.
– Актерство – не настоящая работа, – отвечаю я, поскольку привыкла возражать Мэтту, а от такого трудно избавиться. – Ей нужно что-то надежное.
– Она скоро сама это поймет. И тогда мы будем рядом.
Я заканчиваю вытирать пыль в общем зале и иду в кабинет Грэхема. Его стол в два раза больше моего, но почти такой же аккуратный. Одна из немногих вещей, которая нас объединяет. Календарь лежит параллельно краю стола, мотивационная цитата призывает сделать сегодня то, за что завтрашняя «я» буду себе благодарна. На другой стороне стола три лотка для бумаг: «Входящие», «На рассмотрении», «Почта». Перед ними стопка газет. Сверху – свежая «Лондон Газетт».
Тут нет ничего необычного. В Лондоне трудно найти офис, в котором не выписывают это издание. Я беру верхний номер, убеждая себя, что все еще прибираюсь, и вижу, что под ним тоже «Лондон Газетт». А дальше еще и еще. Дюжина или даже больше, сложенные аккуратной стопкой. Бросаю взгляд на дверь, затем сажусь в кожаное кресло Грэхема, беру очередной экземпляр, просматриваю первые страницы, но, не удержавшись, перехожу к объявлениям. И чувствую, как в груди что-то сжимается, а ладони становятся влажными. На последней странице газеты – газеты, напечатанной несколько дней назад, – фото женщины, которую я уже видела.
* * *
Все мы – заложники привычек.
Даже ты.
Каждый день ты надеваешь одно и то же пальто и выходишь из дома в одно и то же время. У тебя есть любимое место в автобусе или поезде. Ты точно знаешь, какой эскалатор движется быстрее, через какой турникет удобнее проходить, в какую кассу самая короткая очередь.
Ты разбираешься в таких вещах. И я тоже.
Я знаю, что ты покупаешь одну и ту же газету в одном и том же киоске, берешь молоко в один и тот же день недели. Знаю, какой дорогой ты провожаешь детей в школу, как срезаешь путь домой, возвращаясь с урока зумбы. Знаю улицу, на которой ты расстаешься с друзьями после пятничных посиделок в пабе; и знаю, что дальше ты идешь до дома пешком совершенно одна. Знаю весь пятикилометровый маршрут, который ты пробегаешь воскресным утром, и точное место, где ты останавливаешься, чтобы размяться.
Я все это знаю, поскольку тебе никогда не приходило в голову, что за тобой кто-то наблюдает.
Рутина тебя успокаивает. Она такая привычная, убаюкивающая. Рутина создает у тебя чувство безопасности.
Рутина убьет тебя.
6
Келли выходила из комнаты совещаний, когда зазвонил ее рабочий мобильник. «Номер скрыт», значит, почти наверняка звонок из диспетчерской. Зажав телефон между ухом и плечом, Келли ответила, одновременно застегивая бронежилет:
– Келли Свифт.
– Вы можете ответить на звонок миссис Зоуи Уокер? – раздался голос диспетчера. На заднем плане Келли услышала гул голосов: остальные операторы отвечали на вызовы и координировали работу. – Она хочет поговорить о краже на Кольцевой линии. Где, кажется, что-то из сумки вытащили?
– Вам следует соединить ее с отделом краж. Я перевелась оттуда несколько дней назад и теперь снова в патруле.
– Я пытался, но никто не берет трубку. А ваше имя все еще значится в криминальной сводке, так что… – Оператор умолк.
Келли вздохнула. Имя Зоуи Уокер ни о чем ей не говорило, но за три месяца в отделе краж она имела дело с бо́льшим количеством жертв карманников, чем могла запомнить.
– Соединяйте.
– Спасибо. – В голосе диспетчера прозвучало облегчение, и в который раз Келли порадовалась, что находится на переднем крае, а не торчит в комнате без окон, отвечая на звонки разгневанной публики. Она услышала слабый щелчок.
– Алло? Алло? – раздался в трубке нетерпеливый женский голос.
