За сколькими из вас наблюдают?
Вы хотя бы задумывались об этом?
Театр на Руперт-стрит снаружи не похож на храм Мельпомены. Шумный паб по соседству полон молодежи, а у театра даже нет окон на улицу. Кирпичный фасад выкрашен в черный цвет, а на двери висит афиша «Двенадцатой ночи».
– Кэтрин Уокер! – визжит Мелисса, указывая на крошечную надпись внизу.
– Наша Кэти настоящая актриса, – усмехается Мэтт.
На секунду кажется, что он собирается обнять меня, и я делаю шаг в сторону. Мэтт грубовато толкает меня в плечо, как будто здоровается с коллегой-таксистом.
– Она ведь правильно поступает, да? – взволнованно спрашиваю я.
Пусть ей не платят, пусть театр на Руперт-стрит на самом деле лишь старый склад с самодельной сценой и рядами пластиковых сидений, но Кэти делает именно то, о чем всегда мечтала. Я ей завидую. Не ее молодости или внешности – что люди часто приписывают матерям, – а вот этой страсти. Пытаюсь представить то, что меня бы так захватило. И смогло бы увлечь.
– А у меня в ее возрасте была страсть? – тихо, чтобы никто не услышал, спрашиваю Мэтта.
– Чего?
Мы толпой спускаемся по лестнице, но мне нужно получить ответ на свой вопрос. Моя индивидуальность как будто ускользает прочь, сводится к поездкам до работы, которые кто угодно может купить на веб-сайте. Тяну Мэтта за руку, заставляя его отстать от остальных. Мы стоим в тени лестницы, и я пытаюсь ему объяснить:
– Было во мне что-нибудь вроде увлеченности Кэти актерским ремеслом? Когда она об этом говорит, то становится такой живой, такой возбужденной. Во мне было что-то похожее?
Он пожимает плечами, не понимая, что я имею в виду и почему это вдруг стало настолько важно.
– Тебе нравилось ходить в кино. Мы кучу фильмов пересмотрели, пока ты была беременна Джасом.
– Я о другом. Это ведь даже не хобби.
Уверена, что просто позабыла, но где-то глубоко внутри меня живет та самая страсть, которая меня определяет.
– Помнишь, ты сходил с ума по мотокроссу? Все выходные проводил на треке или ремонтировал мотоциклы. Тебе это безумно нравилось. Разве у меня не было чего-то такого, что я любила больше всего на свете?
Мэтт подходит ближе, от него знакомо и успокаивающе пахнет сигаретами и мятными леденцами.
– Меня, – тихо произносит он. – Ты любила меня.
– Вы двое идете? – Мелисса бежит вверх по лестнице, затем останавливается, держась одной рукой за перила, и с любопытством смотрит на нас.
– Извини, – говорит Мэтт. – Мы просто путешествовали по тропинкам памяти. Ты не удивишься, узнав, что наша Кэти всегда любила быть в центре внимания.
Они спускаются по лестнице, и Мэтт вспоминает, как однажды во время отпуска в Хейвене пятилетняя Кэти вышла на сцену спеть «Где-то над радугой». Я иду за ними, позволяя пульсу медленно вернуться в норму.
Айзек устраивает целый переполох, показывая наши места. Вокруг сидят семнадцатилетние дети, сжимая в руках изрядно потрепанные издания пьесы. Между страницами торчат цветные закладки.
– Когда нужны зрители для генеральной репетиции, мы рассылаем приглашения в местные школы, – объясняет Айзек, заметив, что я оглядываюсь. – Это помогает актерам получить подходящую публику, ведь «Двенадцатая ночь» всегда есть в учебной программе.
– Где ты задержалась? – спрашивает Саймон, когда я присаживаюсь рядом.
– Искала туалет.
Он показывает на дверь сбоку от зрительного зала, где ясно написано «Туалет».
– Попозже схожу. Они вот-вот начнут.
Мэтт сидит рядом со мной, от него исходит тепло, которое я чувствую, даже не прикасаясь. Прижимаюсь к Саймону, беру его за руку и шепчу:
– А если я ничего не пойму? Не читала Шекспира в школе и не имею ни малейшего понятия о том, что вы с Кэти обсуждали.
Он сжимает мою руку.
– Просто наслаждайся. Кэти не собирается спрашивать тебя об основных идеях пьесы, ей просто хочется услышать, что она была великолепна.
Это легко. Я знаю, что она будет великолепна, и уже собираюсь сказать ему об этом, но тут свет гаснет и в зале воцаряется тишина. Занавес раздвигается.
– Любовь питают музыкой, играйте
[13]…
На сцене только один человек. Я представляла себе елизаветинский воротник и манжеты с оборками, но на актере узкие черные джинсы и серая футболка, а на ногах красно-белые кроссовки. Слова обволакивают меня, словно музыка. Я понимаю не каждую реплику, но наслаждаюсь самим ее звучанием. А когда появляется Кэти с двумя матросами, едва не вскрикиваю от волнения. Дочь выглядит потрясающе в облегающем серебристом топе и с волосами, заплетенными в замысловатую косу, переброшенную через плечо. Ее юбка порвалась во время кораблекрушения, которое только что обрушилось на нас грохотом звуковых эффектов и миганием огней.
– Мой брат в Элизии. А может быть, и спасся он случаем; как думаете вы?
Приходится напоминать себе, что это Кэти. Она не пропускает ни одной подачи и, даже когда молчит, заполняет собой весь зал. Хочется наблюдать за ней и только за ней, но история захватывает меня, остальные актеры бросают друг другу реплики, будто сражаются, и победит тот, за кем окажется последнее слово. Удивляя саму себя, я смеюсь, а затем оказываюсь тронутой до слез.
– У вашей двери сплел бы я шалаш.
Ее голос разносится по безмолвному залу, и я понимаю, что затаила дыхание. Видела и школьные спектакли Кэти, и то, как она репетировала отрывки перед прослушиванием, и как пела на конкурсах талантов в летних лагерях. Но это совсем другое. Сейчас от нее дух захватывает.
– Меж небом и землей
Вы не могли б найти себе покоя,
Пока бы не смягчились.
Я сжимаю руку Саймона и смотрю налево, где Мэтт ухмыляется так, что вот-вот лопнет. Интересно, он сейчас видит ее так же, как я? «Практически взрослая», – частенько произношу, рассказывая кому-нибудь о Кэти, но теперь понимаю, что тут никакого «практически». Она взрослая женщина. И неважно, правильные принимает решения или нет, это ее выбор.
Мы бешено хлопаем, когда на сцену выходит Айзек, чтобы сказать: «А вот тут будет антракт», смеемся во всех нужных местах и сочувственно молчим, когда осветитель, перепутав сигналы, погружает Оливию и Себастьяна в темноту. К финальному занавесу я умираю от желания вскочить с места и отыскать Кэти. Гадаю, отведет ли нас Айзек за кулисы, но тут Кэти выбегает на сцену и спрыгивает к нам в зал. Мы окружаем ее, и даже Джастин говорит: «Было ничего так».
– Ты была потрясающей… – У меня на глазах слезы, я моргаю, стараясь от них избавиться, смеюсь и плачу одновременно. Хватаю Кэти за руки и повторяю: – Ты была потрясающей!
