Помню, однажды он пришел из школы, и прежде, чем успел убежать наверх, чтобы присоединиться к какой-то сетевой игре, которой тогда увлекся, я усадила его и начала объяснять, как опасно слишком много рассказывать о себе в интернете. Что подростки, с которыми он болтает, на самом деле могут оказаться пятидесятилетними извращенцами с капающей на клавиатуру слюной.
– Я слишком умен для педов, – со смехом ответил Джастин. – Им меня не поймать.
Думаю, я была впечатлена. И горда тем, что мой сын настолько смышленый и разбирается в технологиях куда лучше меня.
Годами беспокоилась о том, как бы Джастину не стать жертвой интернет-злодеев, и ни разу не подумала, что он сам может быть одним из них. «Не может, – немедленно одергиваю себя. – Я бы знала».
В спальне Джастина стоит затхлый запах дыма и носков. На кровати лежит стопка чистого белья, которое я вчера туда положила. Раньше аккуратно сложенное, оно сползло на сторону. Джастин лег спать, даже не потрудившись сдвинуть или убрать его.
Я раздвигаю занавески, чтобы впустить немного света, и вижу на подоконнике шесть кружек, половина которых превратилась в пепельницы. Рядом с зажигалкой лежит искусно свернутый косяк.
– Проверь ящики, – говорю я стоящей в дверях Кэти. Она не двигается с места. – Скорее! Неизвестно, сколько у нас времени.
Я сажусь на кровать и открываю ноутбук Джастина.
– Мама, мне кажется, это неправильно.
– А продавать информацию о женщинах мужчинам, которые хотят их изнасиловать или убить, – правильно?
– Он бы так не поступил!
– Я тоже так думаю. Но нам нужно убедиться. Обыщи комнату.
– Я даже не знаю, что искать, – упрямо произносит Кэти, но все же открывает дверцы шкафа и начинает рыться на полках.
– Чеки из «Эспресс, О!», – говорю я, пытаясь придумать что-нибудь компрометирующее. – Фотографии женщин, информацию об их поездках…
Ноутбук Джастина защищен паролем. Я смотрю на экран, откуда на меня глядят никнейм «Game8oy_94» и крошечный аватар Джастина с вытянутой к камере рукой.
– Деньги? – уточняет Кэти.
– Точно. Что-то из ряда вон выходящее.
Каким может быть пароль Джастина? Я пробую его дату рождения, но на экране появляется надпись: «ДОСТУП ЗАПРЕЩЕН. ОСТАЛИСЬ ДВЕ ПОПЫТКИ».
– Деньги, – снова произносит Кэти, и я понимаю, что это не вопрос. Поднимаю взгляд. Дочь держит конверт. В точно таком же Джастин вручил мне плату за аренду. Конверт распух от двадцатифунтовых и десятифунтовых банкнот, даже клапан не закрывается. – Как думаешь, это его жалованье из кафе?
Кэти не знает о том, что Мелисса, уклоняясь от налогов, платит наличными. Сомневаюсь, что дочку такое заботит, но решаю не рассказывать лишнего. Чем больше людей узнает, тем выше вероятность, что пронюхает налоговая, а неприятности не нужны ни Мелиссе, ни мне.
– Наверное, – туманно отвечаю я. – Положи обратно.
Снова пытаюсь угадать пароль. На этот раз ввожу смесь из нашего адреса и клички первого питомца Джастина – песчанки по имени Джеральд, который сбежал и несколько месяцев жил под половицами в ванной.
ДОСТУП ЗАПРЕЩЕН: ОСТАЛАСЬ ОДНА ПОПЫТКА.
Не осмеливаюсь дальше рисковать.
– В шкафу еще что-нибудь есть?
– Насколько я могу судить, нет.
Кэти подходит к высокому комоду, выдвигает по очереди ящики и со знанием дела проводит рукой под каждым, проверяя, не приклеено ли там что-нибудь. Она роется в одежде Джастина, а я закрываю ноутбук и оставляю его на кровати. Надеюсь, в том же положении, в каком нашла.
– Как там с компьютером?
– Не могу войти.
– Мама… – Кэти не смотрит на меня. – А ведь чек может принадлежать Саймону.
Мой ответ следует незамедлительно:
– Он не Саймона.
– Ты этого не знаешь.
– Знаю. – Никогда и ни в чем не была настолько сильно уверена. – Саймон меня любит. Он ни за что не причинит мне вреда.
Кэти захлопывает ящик, заставляя меня вздрогнуть.
– Ты тычешь пальцем в Айзека, но даже мысли не допускаешь, что в этом замешан Саймон?
– Вы с Айзеком знакомы всего пять минут.
– Но так будет по-честному, мам. Раз мы копаемся в вещах Джастина и обвиняем Айзека, то нам придется брать в расчет и Саймона. Нужно обыскать его комнату.
– Я не стану обыскивать комнату Саймона, Кэти! Как после этого он сможет мне доверять?
– Послушай, я же не утверждаю, что он в этом замешан или что чек из «Эспресс, О!» его. Но такое возможно. – Я качаю головой, и она вскидывает руки. – Мам, такое возможно! По крайней мере, подумай об этом.
– Мы дождемся его возвращения, а потом поднимемся к нему все вместе.
Кэти остается непреклонной:
– Нет, мама. Мы сделаем это сейчас.
На чердак ведет узкая лесенка, спрятанная за дверью на втором этаже. На первый взгляд создается впечатление, что за ней всего лишь чулан. Ну, может быть, ванная или крохотная спальня. До переезда Саймона я пользовалась мансардой как убежищем. Мебели там не было, но я кидала на пол подушки, закрывала дверь и лежала полчаса, отнимая у водоворота жизни матери-одиночки немного времени для себя самой. Раньше мне нравилось ощущение уединенности. Теперь оно кажется опасным, с каждым шагом мы все дальше от открытости остального дома. От безопасности.
– А если вернется Саймон? – говорю я.
Нам нечего скрывать друг от друга, но, как люди взрослые, мы всегда соглашались с тем, что каждому важно иметь собственный уголок. Собственную жизнь. Не представляю, что он скажет, увидев, как мы с Кэти шныряем по его кабинету.
– Мы же ничего плохого не делаем. А про чек он не в курсе. Нужно сохранять хладнокровие.
У меня внутри что угодно, но только не хладнокровие.
– Мы снимаем рождественские украшения, – внезапно произношу я.
– Чего?
– Если он придет домой и спросит, что мы делаем, то мы снимаем с карнизов украшения.
– Ладно, хорошо.
Кэти такие вещи не волнуют, но я чувствую себя лучше, зная, что у меня есть оправдание.
Дверь на чердак захлопывается с таким грохотом, что я подпрыгиваю. Она единственная во всем доме издает подобный шум. И она же ближе остальных к соблюдению требований пожарной безопасности. Саймон хотел ее снять, говорил, что ему приятно слышать суету дома. Я настояла, чтобы все осталось как есть, поскольку тревожилась из-за пожаров. Из-за всего, что могло угрожать моей семье.
Неужели все это время под боком была настоящая угроза?
Неужели она жила в нашем доме?
Меня начинает подташнивать. Я с трудом сглатываю желчь и стараюсь уловить в себе хоть каплю той силы, которую демонстрирует сейчас моя девятнадцатилетняя дочь. Кэти стоит посреди комнаты и осторожно оглядывается. На стенах ничего нет. Они спускаются под таким углом к полу, что выпрямиться в полный рост можно только на узкой полоске в центре комнаты. Сквозь единственное окно в крыше проникает совсем мало зимнего солнца, и я включаю основной свет.
