– Стормик, малыш, ты поранился?
Это было первое потрясение за день.
132
Ситуация была нереальная. За четверть часа до начала церемонии двери траурного зала распахнулись, и в зал вошли первые скорбящие. Я смотрел на них сверху вниз и чувствовал странное волнение. Может быть, я первый на свете человек, присутствующий живьем на собственных похоронах.
Сначала пришли соседи, затем несколько старых товарищей из футбольной команды, знакомые из соседних домов, коллеги и подруги Афры со своими супругами. Позже всех явились Йост, Ваутер и Стейн, также со своими супругами. Йост не смог удержаться: заложил руки за спину и как бы нечаянно поднял вверх большой палец. Я так и расплылся в ухмылке.
Афра вошла под руку с двумя своими лучшими подругами. Прежде чем занять место в первом ряду, она оглянулась на зал. Выглядела она не слишком подавленной, констатировал я к своему облегчению.
Народу набралось довольно много. В сущности, больше, чем я ожидал.
Пришли Рихард и Анна (мы не виделись годами). И соседская супружеская пара (я думал, они меня ненавидят). Двое коллег с моей первой работы в магазине велосипедов (с тех пор прошло двадцать пять лет). И несколько совсем незнакомых людей. Неужели они пришли только ради тефтелек? На похоронах никто не проверяет, кто ты и откуда. Я читал рассказ о человеке, чьим хобби было посещать без приглашения похороны, свадьбы и приемы. Он ходил туда как на работу. И за пять лет его выгоняли только два раза.
«Единственно, что для этого нужно, – приличный костюм. И можешь дружелюбно кивать налево и направо», – откровенничал он. Он еще и придирался к даровому угощенью: если где-то подавали жидкий кофе или черствые кексы, туда он больше ни ногой.
Кроме того, он не советовал слишком часто посещать одни и те же зальчики и залы, тебя может узнать персонал.
А что, недурная идея для книжки?
Люди продолжали прибывать. Я насчитал девяносто семь скорбящих, намного больше, чем смел надеяться. А было только без пяти три, имелся шанс, что к трем часам наберется сотня.
Ей-богу, так оно и вышло: явился весь штат ватерклозетной фирмы Хертога. Похоже, босс прикрыл свою лавочку. Как мило с его стороны. Марике и Беренд принесли садовые растения в горшках. Я насчитал в зале минимум двадцать горшков с растениями. Йосту и Ваутеру придется изрядно попотеть, высаживая все это хозяйство на моей могиле. В Италии я преподнес им прелестный подарок: каждому по паре садовых перчаток. Йост швырнул в меня перчатками, и одна из них угодила в мой vitello tonnato.
Я напрягал мозги, пытаясь вспомнить, кого еще не хватает, но не мог представить никого. Маленькую часть зала прямо у стены подо мной я не видел. Может быть, там стояли или сидели еще какие-то люди.
Скорбящих набралось больше сотни! Я даже слегка возгордился. Большая часть стульев была занята, и только в первом ряду пока оставались пустые места. Никто не любит сидеть впереди, разве что ближайшие родственники, им вроде как положено. Теперь с одной стороны от прохода сидела Афра с подругами, стулья рядом с ними пустовали, а с другой стороны от прохода, тоже между пустыми стульями, сидели Йост, Ваутер, Стейн и их жены.
У левой стены стоял Хюммел. Голова у него покачивалась, но почти незаметно. Время от времени он демонстрировал свой белый носовой платок, осторожно промокал лоб. Было две или три минуты четвертого, когда он медленно выступил вперед. Отвесив легкий поклон в сторону гроба, он повернулся и поклонился Афре, после чего занял свое место за кафедрой и выразительно откашлялся.
– Добрый день, дамы и господа. От имени Афры Опхоф благодарю всех вас, пришедших проститься с Артуром Опхофом. В четверг на прошлой неделе, находясь на отдыхе во Франции, Артур скоропостижно скончался вследствие инфаркта. Его кончина глубоко огорчила каждого из нас. – Он сделал краткую паузу, чтобы утереть пот со лба. – Мы пришли сюда, чтобы отдать ему последний долг и проводить к месту последнего упокоения.
Блин, Хюммел говорил страшно скучно и формально. Мне бы больше понравилось, начни он, к примеру, так: «Нам сегодня очень повезло с погодой!» А Йост на это ответил бы: «Жаль только, в Нидерландах сразу становится душно». Или что-нибудь другое по поводу атмосферы, чтобы растопить лед.
К счастью, Хюммел, пусть временно, держал в равновесии свою шаткую голову. Он продолжил речь:
– Во время церемонии мы услышим музыку, которую выбрал Артур, после чего некоторые люди скажут о нем добрые слова и поделятся своими воспоминаниями. В заключение мы проводим Артура к месту его вечного упокоения.
Этьен отступил в сторону, взглянул наверх, почти незаметно кивнул головой и снова встал у левой стены.
Я испугался, так как подумал, что он кивнул мне. Но знак был подан Янни, сидевшей рядом со мной у пульта акустической аппаратуры. Желтые перчатки уборщицы лежали рядом, вместе с программой записей, предназначенных для исполнения. Она нажала на кнопку, и в траурном зале зазвучала баховская «Аве Мария» в аранжировке Гуно, номер один в первой десятке хитов похоронной музыки. Этот хит показался мне самым подходящим для разогрева публики.
– Сделайте чуть погромче, – прошептал я.
Янни посмотрела на меня так, словно я предложил ей подлить масла в огонь. Но все-таки немного усилила звук.
После «Аве Мария» повисла неловкая пауза. Хюммел снова демонстративно медленно вышел вперед.
– А теперь позвольте предоставить слово Стейну Вордеру, другу Артура.
Твою мать, этого я не ожидал.
Стейн вышел вперед и, не поднимая опущенной головы, занял место перед микрофоном.
– Дорогой Артур, более тридцати лет нас связывала крепкая дружба. И более десяти лет послеобеденные часы по пятницам, когда мы встречались на поле для гольфа, были лучшими часами недели.
Его было плохо слышно, так как он стоял далеко от микрофона, а тут еще ему изменил голос. Несколько секунд раздавались только слабые хриплые звуки. Мне показалось, что он говорил о нашем турпоходе по Шварцвальду. Рядом со мной Янни нервно крутила регулятор громкости. Хюммел подался вперед, делая Стейну знаки, чтобы тот подошел ближе к микрофону. Стейн его понял.
– АРТУР БЫЛ ЗОЛОТЫМ ПАРНЕМ! – Его голос, как выстрел, грянул на весь зал. Все вздрогнули. Стейн недоуменно огляделся, потом пробормотал: – Мне будет не хватать тебя, Артур, – и с поникшей головой вернулся на свое место.
Слезы брызнули у меня из глаз.
Рядом со мной женщина включила «Ведь смерть к нам все-таки когда-нибудь придет», прекрасную фламандскую песню Жефа Ванёйтсела
[41].
Казалось, Хюммел только и ждал любого музыкального номера, чтобы затем выйти вперед и взять слово. Может быть, хотел придать церемонии большую торжественность, но создавал только неловкие паузы. Публика кашляла и шмыгала носом. Я видел, как один из соседей задремал, свесив голову на грудь. Какая жалость, что я не смогу когда-нибудь, потом, невзначай спросить его: «Это не ты заснул на моих похоронах?»
