Обоз возглавляли несколько всадников, чьи дорогие кожухи и шапки, уверенный вид указывали: не простые люди, бояре.
– Карл! – Скользнув взглядом по их лицам, юноша порывисто шагнул вперед. – Здравствуй!
Мужчина лет пятидесяти обернулся на голос. Крупные черты обветренного лица, широкий нос, ровные рыжеватые брови, поседевшая рыжеватая борода – весь облик его дышал несокрушимым спокойствием и уверенностью. Взгляд глубоко посаженных голубых глаз был внимателен и цепок. Он еще ничего не сказал, не сошел с коня, однако само его появление, предвещавшее перемены, казалось, уже все меняло.
Прежде чем ответить, он окинул говорившего быстрым внимательным взглядом. Они не виделись четыре лета, а в юности это много – за это время мальчик становится мужчиной и порой делается неузнаваем. Взгляд Карла зацепился за пояс парня – длинный кожаный ремень был усажен узорными серебряными бляшками хазарской работы. Он сам четыре лета назад привез сюда этот пояс вместе с мечом, когда отроку исполнилось четырнадцать. Носить такие пояса было в обычае в Киеве, но в Хольмгарде он имелся лишь один и сам указывал на личность обладателя.
– Здравствуй, Грим! – на северном языке сказал Карл, сойдя с седла и отдав поводья отроку. – Здравствуй, Альмунд! Слышал, у вас все благополучно?
– А у вас? – Грим придвинулся к нему. – Вы… не за мной?
Ему с трудом дался этот вопрос, но выносить неизвестность больше не было сил.
Карл, которому он мешал толком поздороваться с Альмундом, снова взглянул на парня.
– Нет, – спокойно ответил он. – Не в том смысле, о чем ты подумал. Но наше дело переменит и твою жизнь – к лучшему, я надеюсь.
Грим, больше ни о чем не спрашивая, с некоторым стыдом опустил голову. Невозмутимость Карла служила упреком его нетерпению. Но ему хорошо – у него столько всего позади! Грим же только и делал, что ждал, когда придет его время хоть как-то себя проявить. Он родился старшим законным сыном могучего повелителя, но жил, будто девушка, почти не покидающая дома. Сыновья Альмунда, его приятели, почти к тому же возрасту успели повидать дальние страны и всякую зиму ходили в дань, а он был вынужден оставаться с женщинами – самый знатный заложник привязан к дому почти так же крепко, как самый ничтожный раб.
– О, Карл! – раздался рядом звонкий девичий голос: обернувшись, мужчины увидели Ульвхильд в наброшенной на плечи куньей шубке. Она была румяна от волнения, глаза ее живо блестели. – Меня не обманули – ко мне приехал мой дед! Я тебя сразу узнала, клянусь!
Ульвхильд подбежала к Карлу, и тут его невозмутимость растаяла: на лице появилась улыбка, выражавшая радость и восхищение,
– Неужели это моя внучка? – Он охотно обнял девушку. – Не может быть! Ты же была вот такой крошечной девочкой, а теперь ты готовая княгиня!
– Но ты же не думал, что я навсегда останусь мелкой козявкой! – горделиво засмеялась польщенная Ульвхильд.
– Конечно, нет, но с прошлого раза ты подросла на две пяди!
Карл был единственным дедом Ульвхильд, которого она знала; к тому же, рано потеряв мать, она еще сильнее устремилась душой к отцу покойной Гейрхильд.
– Ну, идем! – Ульвхильд потянула Карла за руку к хозяйскому дому. – Они ждут тебя в гриднице.
В честь такого важного гостя гридница была нарядно убрана: к скамьям прикреплены резные узорные доски, по бревенчатым стенам развешаны тканые восточные ковры и дорогие разноцветные одежды, кафтаны и плащи, так что все длинное помещение с двумя очагами посередине оделось яркими красками. Сама Сванхейд стояла перед очагом, держа рог с серебряной оковкой, а Олав ждал, сидя на своем высоком резном престоле.
Карл шел впереди своих спутников; на всех были цветные кафтаны греческого кроя, хазарские пояса, у двоих, кроме самого Карла, – мечи-корляги на перевязи.
– Приветствую тебя, Олав конунг! – Карл снял цветную шапку на черной лисе, открыв высокий прямоугольный лоб и две тонкие косички, заплетенные в длинных волосах по сторонам лица. – Да пошлют боги благополучия твоему дому, родичам, домочадцам и всем землям под твоей рукой!
– Здравствуй, Карл, рад видеть тебя! – Олав приветливо кивнул.
– Да пошлют боги тебе и твоим спутникам благополучие под нашим кровом! – Сванхейд подошла и вручила ему рог.
Прежде чем отпить, Карл бросил оценивающий взгляд на стан хозяйки, выдававший, что не пройдет и двух месяцев, как она подарит мужу еще одно дитя.
– Благодарю тебя, госпожа! Да пошлют дисы и добрая Фригг тебе всю помощь, которая может понадобиться!
– Хотели бы мы узнать ваши новости, но, думаю, сегодня вы предпочтете отдохнуть? Вам приготовлен гостевой дом и баня.
– Нам не худо будет отдохнуть, но потом я хотел бы поговорить с Олавом с глазу на глаз, – негромко сказал Карл, возвращая Сванхейд опустевший рог. – У меня есть важная новость, и хоть она печальна, именно с нее придется начать.
– Печальна? – вполголоса повторила Сванхейд и расширила глаза. – Не хочешь ли ты сказать…
Она огляделась, отыскивая глазами Грима.
– Нет, не то, – Карл, понимавший, о чем все подумают в первую очередь, мотнул головой. – Но… асы и ваны, а это что за светлый альв?
Среди толпы конунговых домочадцев его взгляд зацепился за дородную рослую женщину – Радонегу, а рядом с ней стояла худенькая девочка-подросток, одетая как взрослая, замужняя женщина.
– А! – Сванхейд засмеялась. Карл немало в жизни повидал – даже греческих цесарей Леона и Александра, но сейчас явственно был изумлен. – У нас тоже есть новости, и они, сдается мне, вас позабавят! Кое-кто у нас так отличился, что похитил этого альва из самого Рёрика!
– Надеюсь только, это не Грим… – проворчал Карл.
* * *
Для разговора с глазу на глаз Олав пригласил Карла в свой спальный чулан, называемый в языке русов шомнушей – небольшой покой, прирубленный к гриднице. Олегов посланец значил для него гораздо больше, чем просто боярин-посол: Олав знал Карла с тех пор, как пятнадцатилетним отроком был привезен в Киев. Своего родного отца, Хакона, Олав с тех пор больше не видел, поскольку получил возможность вернуться домой не ранее его смерти, и Карл, отец первой жены, в Киеве был его наставником и советчиком. Сейчас Олаву сравнялось тридцать, он имел собственных детей, но в Карле по-прежнему видел того, на чью мудрость и опыт мог положиться.
При их разговоре больше никто не присутствовал, даже Сванхейд. Вечером гости собрались на пир, и, когда Олав и Сванхейд показались из шомнуши, вид их вызвал тревожный гул. Сванхейд и вошедшая за ней Ульвхильд были одеты в голубое, синее и белое, а одежда Олава оказалась выворочена наизнанку. Лицо Ульвхильд выражало горе, а Сванхейд казалась озабоченной.
Поднявшись на свое почетное место, Олав повернулся к людям.
– Мой родич Карл привез мне горькую весть, – объявил он, не садясь. – Мой сын Харальд, тот, что жил в Киеве у Олега и должен был на следующую осень получить меч… умер минувшей осенью от лихорадки. Сейчас я поднимаю этот рог, – он повернулся к Сванхейд, и она подала ему рог, – в память моего старшего сына, чью нить норны оборвали так рано…
