Что там говорил Севендей? Что удача русов велика и они могут ею поделиться? Что счастье сопутствует смелым? Что воля богов меняется со временем и требовал нового гадания? Так вот оно – против воли Кастан снова задавала вопрос, с которым уже обращалась к богам.
– Главный бог, покровитель народа, Мать рождения, Мать свидетельница, Мать Солнца, Мать Луны, Мать звезд, Бог грома, Бог молний, Мать бога молний, Мать земли! – из последних сил собравшись с духом, начала она в третий раз. – Семьдесят семь разных зверей в свидетели зову! Семьдесят семь разных птиц в свидетели зову! Отвечайте мне – быть может, воля богов изменилась и сыновей мере ждет счастье и удача в походе за море?
Она приложила «меру» – та не достала до конца пальца на целый сустав. Дрожа уже всем телом, Кастан повторила гадание еще дважды – но боги и духи, трижды на семьдесят семь голосов, твердили «нет».
Уронив на колени пояс, Кастан склонилась и уперлась лбом в сложенные руки. Чужая воля пересилила ее волю, и только одно оставалось ей в утешение: надежда, что сама она не увидит грядущих бед…
* * *
Над заснеженным берегом Отермы
[56] раздавался стук топора – мужчины готовили дрова для ночного костра. Заканчивался пятый день путешествия. Два дня три всадника двигались по льду реки Гды, вверх по течению, прочь от озера Неро. Гда текла из Гдовского болота, которое Фьялар хорошо знал; из русов никто, кроме него, двадцать лет ходившего по этим лесам, не нашел бы перехода от русла Гды в верхнем течении до другой реки, Отермы, лежавшей западнее. Расстояние, как он сказал, составляло около половины дневного перехода, но на преодоление этого участка у путников ушло больше половины дня. Пока они двигались по руслу реки, она служила им дорогой, довольно ровной, хоть и не прямой, но через лес не было никаких дорог или тропинок, не считая звериных, а они не всегда шли в нужном направлении. Дорогу прокладывал Фьялар – его гнедой конь, самый сильный из отобранных Свенельдом для этого путешествия, шел по грудь в снегу, пробираясь между деревьями. Иной раз встречались завалы бурелома, которые приходилось обходить далеко. Ехали не торопясь – сломай ногу хоть одна лошадь, и это сильно затруднит путешествие. Два раза было, что Фьялар, сойдя с лошади и привязав лыжи, уходил один отыскивать более удобный путь, оставив остальных ждать возле лошадей.
Илетай ехала на крупе, за спиной у кого-то из мужчин, по очереди. Этот способ путешествовать для нее был непривычен, она сильно уставала и роптала про себя: на лыжах она могла бы идти не медленнее, а то и быстрее! Но леса все тянулись и тянулись, конца пути было не видно, и она понимала, что сейчас, на пятый день, уже изнемогала бы от усталости. К тому же ей пришлось бы нести за плечами поклажу: припасы, овчины для ночлега, а теперь все это несла лошадь.
– Когда обоз встретим, дальше ты на санях поедешь, – утешал ее Севендей. – Потерпи пока.
Он не говорил «сама напросилась», но Илетай мысленно добавляла это. Однако пути назад не было. Казалось, Арки-вареж, родители, братья, подруги, весь род Вайыш остались где-то за краем земли. Вокруг еще простиралась Мерямаа, но этих краев и их жителей Илетай не знала. Молчаливый зимний лес – ни птичьего пения, ни шороха листвы – был мрачен и нагонял тоску. А впереди ее ждала еще более неведомая и чужая земля – родина Велкея. Только мысль об отважной Пиамбар ее поддерживала: той ведь, уроженке неба, пришлось жить на земле, а разница между землей и небом должна быть еще больше, чем между Мерямаа и Рушмаа.
Идти на лыжах было бы легче еще и потому, что она бы меньше мерзла. Каждый из путников время от времени сходил с седла и в подходящих местах шел пешком, чтобы размяться и согреться. Илетай тоже часть пути проделывала на своих лыжах, но потом ее опять подсаживали на коня. Так они и двигались до первых сумерек, а потом начинали устраиваться на ночлег. Не желая наводить погоню на след, жилых мест Свенельд избегал и не ночевал под крышей – кроме одного раза, когда Фьялар привел их в свою охотничью избушку, на второй день пути по Где. В другие вечера мужчины отыскивали складку местности, укрытую от ветра, вытаптывали в снегу площадку, натягивали вместо крыши кусок грязно-белой шерстяной тканины, из какой в северных странах делают паруса. Перед ней разводили огонь, искусно укладывая три длинных бревна, способных неярко, но ровно гореть всю ночь. Нарубив лапника, на снегу под навесом устраивали толстую подстилку, на нее клали овчины и валяные кошмы. Топили в железном котелке снег, заваривали похлебку из пшена и вяленого мяса с салом. Делали отвар сосновой хвои, придающий сил. Лошадей привязывали рядом. Севендей припас для Илетай медвежью шкуру, новую, хорошо выделанную, взятую у кого-то из кугыжей в счет дани. Этой шкурой она укрывалась с головой, и возле костра под навесом, куда шло тепло огня, удавалось погрузиться в неглубокий, рваный сон. Ложились ногами к огню, сняв обувь, иначе не удалось бы хоть сколько-то согреть ноги. Но за ночь сами кожаные башмаки так замерзали, что делались как каменные, и утром приходилось отогревать их у огня, чтобы можно было надеть.
Но даже под медвежьей шкурой Илетай мерзла; в малейшую щель холод немедленно просовывал свои длинные пальцы и щекотал, рассыпая дрожь по телу жертвы и отгоняя от нее сон. Она ждала, когда придет ее черед сторожить огонь, – вплотную к костру она хотя бы могла согреться. Ночь была разделена на четыре стражи: Илетай несла дозор наравне с мужчинами, присматривая за огнем и следя, не подберутся ли близко волки. Волчьих следов в этом краю хватало, и почти каждую ночь она видела во мраке за деревьями зеленоватые огоньки, но близко хищники не подбирались – как ни привлекал их лошадиный дух, яркий огонь, запах людей и железа заставлял держаться поодаль. Один раз, когда Логи разбудил ее, она, поднявшись, увидела лежанку Севендея пустой, и первая ее мысль была – волки унесли его спящим! В следующий миг она, к счастью, увидела его в двух шагах, стоящего спиной к ней и лицом к кусту, но испуг растаял не сразу.
После своей стражи Илетай снова ложилась, и еще некоторое время ей было тепло; тогда удавалось немного поспать, но вскоре тепло улетучивалось из тела, высосанное зимним лесом, и она опять просыпалась, так что к утру не чувствовала себя отдохнувшей. От постоянного холода во всем теле нарастало утомление. Ни днем, ни ночью нельзя было снять теплый кожух и кунью шапку, поверх которой был еще шерстяной платок от ветра, и теперь вся эта одежда казалась усталому телу тяжелой, как камень. Но Илетай не жаловалась, даже мысленно: она по доброй воле ушла прочь из привычного мира в неведомое, и даже дивилась про себя, что оно так мало отличается – все тот же лес, тот же снег, те же птичьи и звериные следы… Но что будет, когда она доберется до страны русов? Трудности пути покажутся мелочью, когда она окажется там…
Илетай могла держаться с Севендеем независимо, пока оставалась в Арки-вареже, защищенная всем своим родом-племенем; теперь, когда она по своей воле отдалась в его власть, он, с его суровым видом и строгим взглядом, поначалу наводил на нее робость, как будто рядом человек из камня, об которого можно невзначай ушибиться. Но, приглядевшись, она поняла, что за этой суровостью не стоит злобность или бессердечие. Севендей явно был рад тому подарку, который готовил для младшего брата, и при мысли о скорой встрече с Велкеем на его ярких губах появлялась теплая улыбка. Это желание роднило их с Илетай, и она к самому Севендею уже ощущала некое чувство сродства.
