– Ты ведь дружишь с уграми? – Брюнхильд снова взяла кубок и поверх него глянула на Амунда.
– А чего же не дружить одному умному человеку с другими умными людьми? Набегами они ходят на саксов и баваров. Но и они тоже любят шелковые кафтаны и серебряные пояса, им тоже нужно, чтобы торговые пути не зарастали лесом. А твой отец занял хорошее место. Если он откажется пропускать торговых людей, ни у нас, ни дальше на север и запад никто не увидит ни одной шелковой нитки, ни кусочка серебра. Дань со всех древлян за год не возместит мне потерь, если Хельги не пропустит моих людей на левый берег и дальше к Саркелу. Ты должна об этом знать – они ведь бывают у вас почти каждый год.
Брюнхильд кивнула: дескать, знаю.
– Если бы я знал, что у Хельги есть такая дочь… – еще тише продолжал Амунд, устав говорить о том, что его сейчас не волновало, – то я бы посылал с каждым обозом подарки для тебя.
– Но только с тех пор как умерла твоя жена, – сдержанно улыбнулась Брюнхильд и подперла щеку ладонью, опираясь локтем о колено; у нее эта поза выглядела и ловкой, и игриво-горделивой.
– Да.
– Ты меня успокоил. Любогнев и его люди хотят тебя видеть во главе войска, и я боялась, что ты желаешь союза с ними… или уже столковался. Теперь вижу, что этого не будет – ведь так? Ты понимаешь, что эти шишки болотные готовы стравить вас и нас, лишь бы на пару лет избавиться от дани, но не видят дальше своего носа и не разумеют, что им же потом будет гораздо хуже. Ты понимаешь? – повторила она, видя по его глазам, что он думает вовсе не о древлянах.
– Да, – опять кивнул Амунд, словно выражая готовность согласиться со всем, что она скажет. – Тат эр
[63] сатт.
Видя, что его кубок опустел, Брюнхильд снова наполнила его. Амунд выпил, едва замечая вкус мурсы, желая лишь показать, что принимает ее дары.
– Я беспокоюсь, – призналась она, отставив корчагу и сложив руки на коленях.
– О чем же?
– Вы идете в такой дальний, долгий, опасный поход. Может случиться все что угодно. Мой брат еще совсем молод и неопытен. Ты знаешь, что его малым дитятей отвезли к Олаву в тальбу, он нигде не бывал, кроме Хольмгарда. Ему не приходилось возглавлять дружину, что-то решать самому, он ни разу не был в сражении, даже пустяковом.
– Да уж я к его годам… – Амунд коснулся своего переломанного носа, потом махнул рукой: долго рассказывать. – Ты-то понимаешь, что я буду куда лучшим вождем войска, чем он?
– Я понимаю… но мой отец не может уступить тебе главный стяг. Если он это сделает, те же древляне решат, что он ослаб… Греки должны знать, что его сын возглавляет поход на их врагов-сарацин. Нам это нужно ради торгового мира. Мы ждем, что нынешним летом цесари пришлют послов, чтобы окончательно все утвердить и скрепить клятвами. Они должны услышать, что сын моего отца стал конунгом этого войска. Отец даст Гриму звание конунга… если боги завтра укажут на него.
– А если не укажут?
Теперь сам Амунд подался к ней – медленным и плавным движением, чтобы не напугать своей громадностью. Голубые глаза Брюнхильд дрогнули и чуть расширились, но она осталась неподвижной. Так же осторожно Амунд протянул руку и накрыл ее ладонь своей. Рука Брюнхильд совершенно скрылась под ней, будто лепесток одолень-травы под медвежьей лапой.
– Тогда что? – чуть слышно, приблизив лицо к ее лицу, продолжал Амунд. – Если боги укажут на меня?
Брюнхильд молчала, только грудь ее высоко вздымалась от глубокого взволнованного дыхания, притягивая его взгляд.
– А это ведь может случиться. Боги смотрят на достоинство человека, а не на то, какие у него там докончания с греками.
– Это будет… весьма неприятно моему отцу… мне… – вымолвила Брюнхильд, не поднимая глаз, но и не отнимая руки.
– Это можно исправить. Неприятное сделать приятным.
Губы ее дрогнули, но она не спросила как.
– Ты ведь не обручена? Если боги укажут на меня, подтвердят мою удачу, у Хельги не будет причин не отдать мне тебя в жены. Тогда вождем будет не сын его, а зять, и он сможет сообщить об этом грекам. Я бы предпочел справить свадьбу сейчас, до похода, но на это Хельги едва ли пойдет, и я соглашусь обождать до возвращения. Но только если он и ты тоже поклянетесь ждать меня и не отступить от уговора, пусть бы к тебе посватался хоть сам цесарь.
– Я не могу… не могу сама… себя сватать… – с трудом дыша, прошептала Брюнхильд, не поднимая глаз – его взгляд с такого близкого расстояния давил ее.
Она лишь раз посмела взглянуть ему в глаза и удивилась, обнаружив, что под густыми черными бровями эти глаза – темно-голубые. Как два родника в скале…
– Но ты можешь намекнуть отцу, что есть такой выход… и я буду не прочь поделиться с вами удачей, если у меня ее вдруг окажется больше.
Еще мгновение помедлив, словно надеялся на какой-то ответ, Амунд медленно убрал руку и сел прямо. Брюнхильд явственно вздохнула с облегчением, потом подняла на него глаза. Во взгляде ее смешались удивление и волнение, даже недоумение. Освобожденная рука ее лежала неподвижно, будто храня его прикосновение. Но ни отвращения, ни возмущения, ни страха Амунд не увидел в ее глазах и еще раз порадовался, что не ошибся в выборе. Он презирал женщин, которые боялись его только ради его великаньей внешности и некрасивого лица. Дочь Хельги Хитрого была не из таких.
– Я… может быть… если… Мы дождемся завтрашнего дня и жребия! – наконец выдохнула она, кое-как согнав мысли в стайку. – Пока мы… сейчас… не станем об этом говорить.
Амунд молча опустил веки, выражая согласие, но в душе у него все ликовало и пело. «Я… может быть…» – «может быть, я дам согласие», хотела она сказать? Золотистая Брюнхильд, солнечная дева, не сказала ему «да», но и не отшатнулась в ужасе из-за одной мысли об этом браке. Все-таки она видела в нем мужчину, возможного мужа, достойного ее родом и положением, а не чудовище из сказки, ради избавления от которого престарелый отец красавицы готов отдать половину своих владений.
– Пора мне… восвояси… – вздохнула Брюнхильд – не то с облегчением, не то с сожалением. – А не то меня пришлют искать. Никому не говори о нашей встрече, хорошо? – Она доверительно посмотрела ему в глаза и даже слегка двинула рукой, будто захотела сама его коснуться, но не решилась. – Подождем завтрашнего дня… воли богов…
Она глянула на угров, сидевших у входа в шатер; Илендо с Елетом живо приблизились, переложили остатки угощения в большую деревянную миску, а блюда и кубки собрали в короб. Видя, что Брюнхильд собирается подняться, Амунд с быстротой и ловкостью, неожиданными для его роста, встал на колени и подал ей руку. Даже так его голова оказалась почти на той же высоте, как у обычного человека, стоящего на ногах. Брюнхильд оперлась на его руку и так же быстро встала; теперь их лица оказались почти на одном уровне, и она взглянула на него прямо, улыбаясь, будто дивилась этому.
