– Твоя жена была ростом как ты? – спросила она, пытаясь пошутить, но голос ее от волнения слегка дрожал.
– Нет, – Амунд усмехнулся, – как ты, даже, пожалуй, пониже. Но это нисколько нам не мешало…
Брюнхильд живо отвела глаза, не желая знать, в чем именно им не мешала разница в росте, смущенно оправила платье и волосы. Амунд видел, как на ее лице все яснее проступает выражение довольства: глаза блестят, румянец на щеках горит ярче, губы морщатся, силясь сдержать торжествующую улыбку.
Кивнув ему на прощание, она скользнула к пологу, поднятому отроком, и исчезла. Елет понес за ней короб с посудой.
Амунд остался сидеть неподвижно, глядя, как колышется трава у полога, скрывшего ее от глаз. Ему хотелось выйти, посмотреть, как она сядет на лошадь и поедет прочь, смотреть ей вслед, пока золотистое пятнышко не скроется в воротах Чернигова. Но он продолжал сидеть неподвижно: за время этой беседы, занявшей не так уж много времени, он так напитался ощущением ее присутствия, что теперь оно полнило его кровь, и, пожалуй, душа не вместила бы больше этого чувства, как через какое-то время больше не принимает хмельного. Но и мысленно Амунд видел, как удаляется Брюнхильд, как колышется на спине водопад золотых волос, как покачивает светлым хвостом ее лошадь золотистой масти…
Но вот Амунд очнулся, криво улыбнулся и потряс головой. Плохо помнилось, о чем они говорили, но он знал, что беседа удалась. Может, Брюнхильд и не намеревалась подталкивать его к сватовству, но госпожа Белая Цапля явно осталась довольна, получив в добычу могучего беркута…
* * *
День гадания выдался солнечным и жарким, в ярко-голубом небе – ни облачка. Ратники со всех земель еще с утра стали подтягиваться к Полевым воротам Чернигова, и к полудню там собралась огромная толпа – всем хотелось поскорее узнать, кто же возглавит это неисчислимое разнородное воинство, чья удача определит успех или гибель каждого. В город пускали только бояр и хёвдингов, и они – снова разодетые в лучшие кафтаны, утирающие пот со лбов под цветными шапками, – таким же плотным строем стояли на площадке, у границы круга белых камней, отделявших мир людей от мира богов. На площадке высились три дубовых идола; Траусти, устроивший святилище, посвятил его Одину, Тору и Фрейру, но жившие здесь славяне полянского племени считали их за Перуна, Дажьбога и Велеса.
Солнце припекало, бояре давно расстегнули кафтаны, иные и сбросили с плеч. Уже не стояли, а сидели на земле, многие забились в тень близ строений. То и дело посылали отроков за водой и пивом. Наконец в полдень затрубили рога, и на другом конце площади показался князь Хельги с приближенными: дочерью, воеводами и телохранителями. Толпа оживленно загомонила, расступаясь, отошедшие в тень заторопились к площадке. Под звуки рогов Хельги с Гримом и Брюнхильд вступили за круг белых камней. Золотистая Брюнхильд сегодня была одета в такой же солнечный шелк, золото блестело у нее на очелье, на шее, на руках – больно смотреть. Грим, в роскошном плаще узорного шелка и с мечом на перевязи, был бледен, но хранил достойный вид. Отрок нес на шее барашка со связанными ногами, предназначенного в жертву, другой – корчагу меда.
Все знатные люди были в сборе, ждали только Амунда плеснецкого. Перетоптывались, озирались. Двое знатных варягов, соскучившись, уселись на землю и принялись бросать игральные кости. Еще ждали, нетерпение все возрастало. Удивленный ропот перешел в негодующий. Спит он, что ли?
Хельги велел послать в бужанский стан – узнать, не случилось ли чего, в чем задержка? Куда раньше, чем его ждали, посланный вернулся и привел с собой одного из бужан, встреченного за воротами. Принесли они весть удивительную и неприятную: князь Амунд не может прийти, сильно захворал.
Над толпой пронесся изумленный и тревожный гул.
– Как это – захворал? – восклицали бояре.
– Вчера же был здоровехонек!
– Я сам его видел.
– Купаться они вечером ходили с отроками – водяницы испортили его!
– Да кто ж на вечерней заре купается?
– Это знак! Княже, это знак!
Вечером, расставшись с Брюнхильд и вернувшись в свой стан, Амунд и впрямь сходил на реку искупаться – хотелось освежиться и привести мысли в порядок. Вроде бы ему это удалось, но среди ночи он проснулся на своей походной лежанке от ощущения жара, пота и тошноты. Едва успел в одной сорочке и босиком выскочить наружу из шатра, по пути споткнулся об кого-то из телохранителей, спавших у входа, услышал позади возглас… Бежать до отхожей ямы, вырытой на краю стана, нечего было и думать. А пока князя сотрясали рвотные позывы, случилась и другая беда – содержимое кишок рванулось наружу. Не сумел даже подол сорочки уберечь.
Шатаясь, Амунд вернулся в шатер, велел проснувшимся телохранителям дать ему воды и найти чистую сорочку. Сам недоумевая, что с ним такое, напился, обтер влажным краем рушника потный лоб и шею, улегся снова и почти заснул, но вновь проснулся от рвотных позывов и бурления в животе.
Когда это повторилось в третий раз, телохранители пошли будить Хавлота. Хавлот, сын Фрустена, был старшим братом покойной Вальды, жены Амунда, и на правах знатного мужа и княжеского шурина занимал положение второго после него человека в войске. Но сейчас важнее всего было то, что Хавлот приходился внуком старому мудрецу Хавтору и унаследовал немало из его знаний, благодаря чему был одновременно и лучшим лекарем в дружине. Встревоженный, он явился из своего шатра в одних портах и с серебряной цепью на шее, которую дома снимал только в бане, а на чужбине – и вовсе никогда. Хавлот, худощавый мужчина с продолговатым лицом, покатым лбом и весьма крупным носом, легко приходил в беспокойство и даже падал духом, но ум и дедова выучка позволяли ему бороться с этими недостатками.
Разбуженные шумом – не услышать звуков великаньего извержения было сложно, – русы-волынцы вылезали из шатров, поднимались со своих подстилок у костров, терли глаза, переговаривались, спрашивали друг у друга, что случилось.
– Что ты ел? – сразу спросил Хавлот, спросонья жмурясь от огня светильников, которые уже давно зажгли в княжьем шатре телохранители.
– Что и все, – коротко ответил Амунд, не открывая глаз.
То и дело его бросало в пот, и он стянул сорочку; рядом стояло деревянное ведро, которое челядины едва успевали выносить и ополаскивать, отрок держал наготове влажный рушник и корец с водой.
Хавлот вопросительно глянул на телохранителей – они уже толпились тут все шестеро, даже те, чей черед был ночью спать. А поскольку в телохранители Амунду брали самых здоровенных парней, каких удавалось найти и обучить (хоть до господина даже самому рослому из них, Фастару, было далеко), то и в просторном шатре стало тесновато.
– Кашу варили, рыбу жарили… – вспомнил Ярни, оружничий. – Да ты сам ту кашу ел.
– И мы все ели, – добавил Ельрек: телохранители обычно питались из того же котла, что и князь.
– Да он не сильно и налегал на ту кашу, – сказал Фастар. – Ложку-две… Лунди, вас там-то угощали чем?
