Отхожее место находилось весьма далеко: надо было долго петлять по извилистым коридорам, потом посетить уборную по очереди и дождаться последнего. Так что прошло довольно много времени, прежде чем дети вернулись, и мадемуазель страшно рассердилась.
– Est-ce qu’il vous faut sortir pour si longtemps?
[5] – очень быстро спросила она по-французски.
Дети уловили только слово «сортир».
– Но мы только что оттуда, – ответили они озадаченно. А потом их осенило: – Ох, вы имеете в виду, вам надо в сортир? А мы заставили вас так долго ждать! – И с самыми лучшими намерениями, взяв француженку под руки, чрезвычайно любезно проводили её в нужное место.
Конечно же, мадемуазель не имела в виду ничего подобного, но детей было слишком много.
– Laissez moi! – сердито кричала она. – Je ne veux pas! Tais toi!
[6]
Но дети не умели говорить по-французски и думали, что ей надо очень срочно и она умоляет их идти быстрей, и потому они удвоили усилия.
Чем больше мадемуазель сопротивлялась, тем сильнее поспешали дети. А поскольку заветное место, как уже было сказано, находилось довольно-таки далеко, да и дорогу с первого раза дети не очень хорошо запомнили, им пришлось поплутать по коридорам, маленькая толпа с расстроенной француженкой в центре сновала туда-сюда по коридорам, словно колонна муравьёв, которая тащит какую-то крупную добычу к муравейнику. То и дело раздавались крики: «Это там!», «Нет, туда!», «Нет-нет, сюда, за угол, я уверен…». «Laissez moi!» – протестовала мадемуазель, которую толпа детей тащила то туда, то сюда, потом за угол, потом обратно, потом в другую сторону. Они её едва ли не на руках несли – ей оставалось только перебирать ногами в воздухе… «Arretez!
[7] Laissez moi! Поостааавьте меняаа!» И наконец дети отпустили её перед искомой дверью и, весьма гордые собой, оставили её там, а сами вернулись в классную комнату.
– Бедняжка, – говорили они друг другу. – Ей и правда было очень надо – она так разнервничалась!
Но мадемуазель очень скоро вернулась в классную комнату в столь же нервном состоянии.
– Оче́нь хоррошо! Я докладать ваша Tante
[8] Аделаида. Я ей сказать, вы вести себя от-вра-тиль-но́. Я увольняйся. Уходить. – Она подхватила красную бархатную шляпку с зелёными бархатными лентами и, от негодования нахлобучив её задом наперёд, вылетела из комнаты, не разбирая дороги (возможно, ей мешали свисающие на лицо зелёные ленты шляпки).
Так что отныне Евангелине предстояли частные уроки только по:
красноречию,
хорошим манерам,
немецкому,
итальянскому
и, самое главное,
фортепиано.
Французский ей больше не грозил.
А тем временем в саду мисс Крилль укрылась за маленькой беседкой и сидела там на корточках, дрожа, пока Евангелина носилась туда-сюда, размахивая своими крыльями летучей мыши и голося в унисон с тремя собаками: «Грыль-грыль!»
Учитель, который давал Евангелине частные уроки немецкого, оказался добродушным и упитанным пожилым джентльменом с огромной чёрной бородой. Его звали профессор Храппель, и фамилия ему очень подходила, потому что он всё время норовил подремать и всласть похрапеть. Он вывел детей с учебниками по немецкой грамматике в сад, усадил их в кружок под небольшой ивой на лужайке, сам расположился в скрипучем плетёном кресле и без лишней суеты немедленно заснул.
Дети положили книжки и задумчиво уставились на него. Да ведь ему, похоже, очень жарко! Его несчастная лысина уже покрывалась розовыми пятнышками: ива шевелила своими зелёными руками под ветерком и пропускала солнечные лучи. Если бы у него на голове было хотя бы вполовину столько же волос, сколько на подбородке…
– У Евангелины в корзинке для рукоделия были какие-то ножницы, – задумчиво сказал Каро.
– А на столе стоял клей, – добавила Линди.
Добраться до затылка профессора Храппеля оказалось не так-то просто, но вскоре у него не осталось большой чёрной бороды, зато появилась роскошная кудрявая чёлка. Поскольку остальная часть головы осталась лысой, как яйцо, следует признать, что выглядел профессор несколько странно.
И в этот миг произошло сразу несколько событий. Появилась мисс Крилль, которая наконец решилась выбраться из-за беседки; тут же из-за угла выскочила за ней вопящая Евангелина и три заливающиеся лаем собаки; из парадной двери вышли мадемуазель и весьма разгневанная тётя Аделаида (видимо, мадемуазель всё это время требовала расчёта); а у розовой клумбы, где до этого вроде бы никого не было, дети увидели няню Матильду.
При виде герра профессора Храппеля, вырывающего пучки чёрных волос оттуда, где их доселе не водилось, мисс Крилль внезапно остановилась, вонзившись каблуками в гравий дорожки с такой силой, что каменная крошка брызнула маленькими острыми фонтанчиками. Мадемуазель воскликнула: «О-ля-ля!» – и уставилась изумлённо через зелёные ленты шляпки, а тётя Аделаида снизошла с крыльца, всем своим видом говоря: «Это конец!» Ириска и Изюминка воспользовались моментом, когда никто на них не смотрел, и ловко укусили Мопса прямо в зад. А няня Матильда подняла свою большую чёрную палку.
Палка опустилась с глухим ударом, и Джоанна взяла ножницы, подошла к Саре и – чик-чик-чик! – принялась отрезать её кудряшки. «Ой, – взвизгнула Сара, – не надо!» Но Джоанну это не остановило. На самом деле её ничто не могло остановить, даже она сама. И не успела Сара снова вскрикнуть «ой!», как Софи взяла клей, намазала ей подбородок, а Гетти собрала отрезанные кудряшки – и у Сары появилась золотистая бородка. А Сара выхватила ножницы у Джоанны и бросилась к Доминику, а Фенелла занялась клеем… Скоро все дети стали такими же лысыми, как профессор Храппель, зато у каждого отросло по бородке. Притом что они по-прежнему были одеты в Евангелинины пунцовые и фиолетовые платья и чёрные ботинки на пуговицах, выглядело это всё донельзя странно. Но ножницы сверкали в воздухе, и хлюпал клей. Дети не хотели стричь и клеить, но прекратить не могли. И теперь неостриженным осталось только Дитя.
Дети стояли вокруг него с несчастным видом, а Дитя горестно смотрело на них. Но теперь ножницы оказались в руках Ребекки, и, хотя она даже пальцами не шевелила, ножницы угрожающе защёлкали.
