Толпа немедленно переменила мнение и стала прочить Евангелине не тюремную камеру, а обитую палату для буйных умалишённых.
– Но их правда было четыре, – настаивала девочка. – У всех нас было по много рук и ног, не только у меня, у других детей тоже. Вон, посмотрите.
Толпа обернулась. Дети, которые не могли подойти ближе и выручить Евангелину из отчаянного положения, в которое сами же её и загнали, прыгали и скакали позади толпы зевак, размахивая бесчисленными конечностями и умоляя, чтобы их выслушали. При виде такого зрелища полисмен приобрёл цвет сырого теста, выпустил изо рта свисток и сам бросился прочь по улице, громыхая сапогами; за ним рванули собаки, таща за собой хозяев, и все вопили: «Ой-ой-ой!» – так же громко, как до того Евангелина. И вдруг появился кеб с няней Матильдой, которая поддерживала дрожащую мисс Крилль, кеб подхватил Евангелину и помчался прочь. А остальным детям ничего не оставалось, кроме как идти домой пешком.
Вы могли бы подумать, что все эти дополнительные ноги помогали им идти, но как бы не так! Всякий раз, как ребёнок ставил ногу, на пути попадалась какая-нибудь другая нога, о которую он запинался. Кроме того, чужие ноги различались по длине: детям, которым попались взрослые ноги, приходилось идти двумя ногами по тротуару, а одной по водосточному жёлобу – так получалось более-менее ровно. К тому времени как дети добрели до дома тёти Аделаиды, они ужасно вспотели, устали и проголодались.
Но и здесь им не пришлось передохнуть. Вот вы попробуйте сесть, когда у вас две или три лишние ноги, – да им и места подходящего не найти! А когда дети потянулись за кружками, чужие руки действовали совершенно неправильно: они брали кружки, проносили их мимо рта и ставили обратно. Когда дети хотели взять хлеба с маслом, одна рука оказывалась слишком длинной, а другая – слишком короткой, но обе не такие, как нужно.
– Убери руки! – сердились дети друг на дружку, но это ведь были не их настоящие руки, а восковые, с выставки мадам Тюссо, и эти ненастоящие руки не желали делать то, что им велят. Вскоре все дети страшно перессорились, и надо было слышать, какой шум подняли лишние рты…
А теперь случилось самое худшее: Евангелина, над которой они потешались целый день, появилась в дверях и принялась хохотать над ними!
Она смеялась и не могла остановиться. Её пухлые щёки от смеха стали ещё толще, из глаз текли слёзы восторга: она радовалась их конфузу и неудобству.
– Ой, сколько ног и рук! – заливалась Евангелина. – И какие вы все усталые, потные и злые!
– Ну хватит, Евангелина, – обиженно сказали дети. – Мы просим прощения. Мы пытались помешать полисмену отправить тебя в пожизненную ссылку или в лечебницу для умалишённых, но толпа не давала нам подойти. Мы же просто хотели посмеяться.
– А теперь все смеются над вами, – указала Евангелина. – И вы это заслужили, как никто. – И она принялась скакать, растопырив руки, словно обезьянка, распевая: – Ля-ля-ля, трёхногие! Ля-ля-ля, двухголовые! – очень глупым, противным и обидным голоском.
Но вот любопытно… Позади Евангелины как будто разрасталось какое-то… сияние?
– Евангелина, а что это ты – ну, светишься? – спросили озадаченные дети.
– Я? Свечусь? – удивлённо переспросила Евангелина. Потом оглянулась через плечо и сказала: – Ой, это не я – это няня Матильда.
– А что ты тут делаешь, Евангелина? – спросила няня Матильда.
– Смеюсь над ними, – ответила Евангелина. – Правда же, они выглядят ужасно глупо?
– Правда, – согласилась няня Матильда. – Но ещё они выглядят очень несчастными.
– А так им и надо – за то, что они гадко со мной обошлись, – заявила Евангелина и снова принялась скакать, напевать и кривляться.
– Если люди извинились, то всё закончилось, – сказала няня Матильда.
– Ну нет, не для меня, – возразила Евангелина. – Уж я-то буду дразниться ещё долго-предолго!
– Пожалуй, это так, – ответила няня Матильда очень тихо и дважды ударила об пол своей большой чёрной палкой.
Не знаю, как долго Евангелине пришлось скакать, распевая: «Ля-ля-ля, трёхногие!» – но дети совершенно точно слышали её, когда сами, уже выкупанные и одетые в ночные рубашки, с почищенными зубами и прочитанными молитвами, улеглись наконец-то в постели. И у каждого было по две руки, и не больше, по две ноги, и не больше; они положили головы (по одной на каждого) на подушки и заснули.
А лишние руки, ноги и головы наверняка каким-то образом вернулись на выставку мадам Тюссо. Полагаю, няня Матильда за этим проследила.
Глава 5
НИ текли за днями. В конце концов, в Лондоне хватало всевозможных развлечений, и дети всё время были чем-то заняты и счастливы и потому вели себя вполне хорошо. Хотя в том не было их большой заслуги – они просто опасались няни Матильды, которая могла стукнуть палкой об пол и заставить их проказничать до изнеможения. Они ходили гулять в парк, выстроившись парами длинной вереницей (за порядком следила несчастная мисс Крилль, которой приходилось бегать вдоль колонны, то и дело запихивая кого-нибудь на место при помощи зонтика), и на выставку в Хрустальный дворец
[9]. Они могли бы здорово там повеселиться, стоя неподвижно и притворяясь статуями, но большинство статуй оказались совершенно без одежды, а дети не были готовы зайти так далеко. Они побывали в Тауэре
[10], где делали вид, будто собираются скормить мопса Евангелины знаменитым воронам. Посетили сады Кью
[11], где бросили её в оранжерее и она бегала, разыскивая их, раскрасневшаяся и мокрая от пота. А во дворце Хэмптон-Корт
[12] дети заманили бедную мисс Крилль в лабиринт и ходили там тихо-тихо, так что она подумала, будто потеряла их где-то, и бегала по лабиринту, словно тощая наседка, встревоженно сзывающая своих цыплят. И ещё они ходили на Сохо-сквер, в магазинчик дешёвых товаров, так называемый «Всё за пенни», и я уверена, вы все очень обрадуетесь, узнав, что дети там делали: они сложили все свои пенни и купили подарок для мисс Крилль. Это была розовая атласная сумочка с довольно аляповатыми незабудками, которые притворялись голландским рисунком тушью и пером, но на самом деле были нарисованы масляной краской. Думаю, мисс Крилль запомнила бы приезд детей Браун и без незабудок, но она видела так мало доброты в своей унылой жизни, что подарок её совершенно ошеломил, и, растроганная до слёз, застилавших ей взор, она врезалась в дверной косяк, поэтому её пришлось отвести домой и уложить в постель. Возможно, лучше бы дети ничего ей не дарили.
