Однажды бабушка Аделаида
Шубу купила для важного вида.
А шерсть отрастила в ушах для прядения,
Рога отрастить не хватило терпения.
Стишок был очень тепло принят всеми детьми, кроме Евангелины, которая разразилась громким улюлюканьем и обещала всё рассказать тёте Аделаиде. Однако рассказать что-либо тёте Аделаиде не представлялось возможным – из-за тянучки в её слуховой трубке. Чтобы наказать Евангелину за то, что она такая ябеда и подлиза, Хелен вскочила и рассказала стишок про мисс Крилль:
Мисс Крилль – худышка, тоще́е ветки,
А в ванне плавает когда – точь-в-точь креветка.
Детям стишок показался страшно смешным – особенно Младшим, которые тут же сделали из него песенку и принялись скакать, распевая её, словно маленькие краснокожие индейцы. Это свело на нет все усилия Евангелины прокричать в слуховую трубку тёти Аделаиды, что противные дети ведут себя неуважительно и всех оскорбляют.
– А я расскажу про мистера Хори, – сказала Луиза.
У нашего мистера Хори есть в жизни
одно только горе:
Когда он ботинки снимает,
его ноги хорьками во…
– Луиза! – завопили дети, разрываясь между ужасом и хохотом.
– Теперь Гамбль, – предложил Квентин.
И Меган сочинила стишок про Гамбля:
Однажды дворецкий по имени Гамбль
Из столовых приборов составил ансамбль
И с размаху уселся на них – вот беда!
Вилки, ножики и даже ложки
Изодрали его, словно кошки,
И сидеть он уж больше не мог никогда!
Однако же Дитя восприняло это слишком близко к сердцу, тяжело переживая мысль, что бедный Гамбль теперь никогда не сможет сидеть. Чтобы отвлечь его, Рианнон пришлось сочинить стишок про Фиддль:
Старушка Фиддль как-то раз
На противне пустилась в пляс,
Тот раскалён был в этот час, но ей все нипочём!
Ведь Фиддль танца посреди
Большую лужу напруди…
– Рианнон! – опять закричали все дети разом.
…ла и тем самым охладила сразу же его, —
триумфально закончила Рианнон.
Этот стишок произвёл почти столь же катастрофический эффект: на Дитя напал такой припадок смеха, что его пришлось взять на руки, обнять, потрясти и похлопать по спинке.
Воодушевлённая его восторгом, Салли сочинила ещё один стишок:
Герр Храппель, профессор,
Гуляя по лесу,
Прилип бородою к сосне.
И птичьи стаи, домой прилетая,
Вили гнёзда в ней по весне.
От этого Дитя впало в полное изнеможение, и пришлось оставить его приходить в себя, а тем временем сочинить что-нибудь про суженого Евангелины, Адельфина Ахинейса.
Когда Адельфин Ахинейс,
Был поюней лет на шесть,
Потерялся он в зоопарке,
Где его приютили гагарки.
Но ему не давался полёт.
И тогда смотритель один
Заявил: «Если это дельфин,
Пусть с селёдками в бочке живёт!»
Для Евангелины это уже было слишком, и она издала вопль ярости, выхватила у тёти Аделаиды слуховую трубку и стала в сердцах колошматить ею всех, кто попадался под руку. Все кричали и ойкали, Попугай поддерживал гвалт пронзительными воплями: «Поднять якоря!» Канарейка верещала. Ириска и Изюминка кусали Мопса, тот пытался дать им отпор, и в воздухе летали клочья бурой шерсти. Двоюродная бабушка Аделаида, будучи не в силах игнорировать тот факт, что безобразие устроила Евангелина, и желая получить обратно свою слуховую трубку, швырнула в свою подопечную подушкой от кресла, которая тут же рассыпалась вихрем пуха и мелких перьев. Раз уж сама бабушка Аделаида начала бой на подушках, детям ничего не оставалось, как поддержать её. Все похватали подушки и принялись лупить ими друг друга.
Перья забились в слуховую трубку, и Канарейка решила, что лучшего гнезда ей просто не найти, и уселась там, безмятежно распевая. Когда бабушка Аделаида наконец снова завладела своей трубкой, Канарейка продолжала петь. Тогда бабушка Аделаида решила, что у неё звенит в ушах и пора вызывать доктора. Она схватила колокольчик, чтобы позвать слуг, и начала им трясти изо всех сил. Дитя, решившее, что пришла очередь его выступления, тем временем с трудом вскарабкалось на табуретку и стояло там в печали, потому что никому не было до него дела. Гостиная превратилась в ад кромешный, полный шерсти и перьев, собачьего лая, трелей Канарейки, хохота детей, завываний Евангелины, колокольчика тёти Аделаиды и хриплых команд Попугая: «Поднять якоря!» Никто не услышал, как открылась дверь, – пока посреди этого бедлама не прозвучал голос няни Матильды:
– Вы звонили, мадам?
Тётя Аделаида протянула свою слуховую трубку:
– У меня в ушах странное пение.
Няня Матильда взяла трубку, вытащила оттуда птичье гнездо, Канарейку и тянучку.
– Прекрасно! Я опять всё отлично слышу, – удовлетворённо произнесла тётя Аделаида, вставив трубку в ухо. Затем с некоторым недоумением обвела взглядом гостиную: – Мы замечательно провели вечер. Прелестно.
– Судя по всему, так и есть, мадам, – ответила няня Матильда и подняла свою большую чёрную палку.
Дитя, стоявшее на табуретке, протянуло пухлые ручонки:
– Няня Тидя! Няня Тидя! – И, довольное, что наконец-то внимание присутствующих обращено к нему, неуклюже поклонилось. Дети смотрели на него с любовью и жалостью. – Паю калибеню, – объявило Дитя.
И все встали в кружок и запели вместе с ним песенку, с которой мама обычно укладывала их в постельки…
Вот и ушёл день,
Ночи легла тень.
С нею мы дружим
И лампу потушим.
Зовёт вас кроватка
Уснуть до утра.
Так спите же сладко,
Маме пора.
Двоюродная бабушка Аделаида сидела тихо-тихо, наклонив коровий рог слуховой трубки к детям, чтобы расслышать их голоса. Когда песенка закончилась, няня Матильда тихо опустила палку на пол без всякого стука.
