– У меня нет более уроков сегодня! – с достоинством молвила она.
– Идите, Соня, – настоял тот. – Всего доброго.
Она мотнула головой, поджала губы и вышла.
– Мизантроп, – донеслось до него тихое шипение.
Пристав только вздохнул. И с минуту стоял, закрыв глаза.
Видит бог, он не хотел наносить ей такую тяжелую обиду, тем более что и ранее неоднократно неумышленно обижал своими соображениями, в которых было, может, больше косности и консерватизма, чем он того хотел. Но так уж он воспитан, в убеждении, что женщина должна быть оберегаема от опасности и бед. В его жизни хватало потерь – он лишился матери в возрасте, когда едва себя помнил.
Сонечка не утруждала себя усилиями понять чужих к ней чувств, она рвалась в бой, как молоденький петушок, совершенно не подозревая, что ее может ждать колючая опасность. А в беседах всегда проявляла столько воодушевления, что порой казалось, когда-нибудь эта плещущая через край энергия сыграет ей во вред.
Прошипев свое излюбленное «мизантроп», она притворила дверь. Бриедис дождался, когда классная дама, охранявшая в коридоре покой дознавателя, препроводит ее куда следует, и повернулся к Данилову.
– Григорий Львович, что происходит? – мягко спросил он.
Тот промолчал, продолжая изображать из себя глухонемого невидимку.
– Григорий Львович, убили человека, вашу коллегу, – попробовал достучаться до него Арсений. – Я прошу вас помочь. Этот Сонин рассказ… Она была с детства вздорной, но очаровательной фантазеркой. Вы уж простите, что она доставила вам столько хлопот с этим своим сочинением. Она не желала вам смерти…
– Я знаю, – однозвучно молвил он. – Не хочу вас задерживать. Вам, должно быть, известно о смерти Камиллы Ипполитовны больше моего.
– Будем называть вещи своими именами: она пыталась очаровать и вас, и меня, и еще по крайней мере двоих. Учитель математики до сих пор прийти в себя не может. Личность того, с кем она была в театре Латышского общества, уже устанавливается. Мой помощник, надзиратели ищут по известным притонам и злачным местам Московского и Петербургского форштадтов. А коли не найдут они, искать уже будут из сыскного.
– Никто меня очаровывать не собирался, – таким же монотонным голосом ответствовал учитель. – Камилла Ипполитовна просила вам ее представить, только и всего. Что я и сделал, если помните, недели две назад.
– Вы можете припомнить, с кем она могла иметь связи?
– Нет.
– Кто, по-вашему, мог выкрасть мой «смит-вессон»?
– А то вы сами не понимаете?
– По правде говоря, нет, поскольку Камилла Ипполитовна не являлась ко мне ни в полицейскую часть, ни в квартиру. Револьвер я хранил в сейфе, в кабинете участка.
– Значит, его взял кто-то из ваших, – хлестнул Гриша.
В сердце Арсения закрались непрошеные сомнения.
– Я обязательно проверю эту версию. – Голос его дрогнул. Ведь и помощника своего, и обоих надзирателей пристав знал недолго. Двух лет недостаточно, чтобы обрести уверенность в человеке, порой уверенности не дает и знакомство длиною в жизнь.
– Что за записка? Соня упоминала какую-то записку…
В дверь постучались. Вошла Анна Артемьевна, неся в руках бумаги.
– Как хорошо, что вы, Арсений Эдгарович, и вы, Григорий Львович, еще не ушли.
Оба тотчас поднялись. Полнотелая фигура в платье из легкой синей шерсти с белым кружевным воротничком подплыла к кафедре.
– Григорий Львович, вы меня простите, но я принять этого не могу. – Она протянула учителю его заявление об уходе. – Ваш поступок весьма благородный, но брать на себя вину за чье-то преступление я не позволю. Признаюсь, вы меня огорошили, но сейчас, придя в чувство, я полностью осознаю, что во всей цепочке событий ваш уход станет лишь ненужной помехой дознанию. – И обернулась к приставу, протянув ему листок с наклеенными на нем буквами: – Совершенно позабыла вам его показать.
Пробежав глазами по безликим угрозам, Арсений помрачнел – буквы из театральных афиш, а Камилла была больна театром, и в ее квартире лежала целая кипа и к «Фаусту», и к «Жизни царя», и к «Гамлету».
– Благодарю, Анна Артемьевна. Это все?
– Нет, не все. – Она сделала вдох и еще раз глянула на учителя истории: – Повторю, что не отпущу вас, Григорий Львович, никуда.
Тот тихо, почти про себя проронил слова благодарности, обращаясь к своим коленям. В лице мрачная отрешенность сменилась несчастным выражением, в глазах застыли слезы отчаяния, которые он едва сдерживал.
Начальница обратилась прямым и серьезным взглядом к приставу:
– А вот что касается Камиллы Ипполитовны… Она, конечно, личность возвышенная, училась у самого Моне. Но последние несколько месяцев с нею делалось нечто странное. Она стала растерянной, больной. А еще, – начальница понизила голос, – у нее появились средства.
Пристав добавил в свою записную книжку пометку.
– Теперь все, – и Анна Артемьевна с достоинством вышла.
Данилов так и не поднял головы и не видел, как та закрыла дверь. Пристав с ним опять остался один на один.
– Григорий Львович, это уже серьезней. Ответьте мне, пожалуйста, были ли на вас еще какие-нибудь покушения ранее?
– Не знаю.
– Кажется, вы поведали Соне больше, чем мне. Но я от всей души желаю помочь. Если вас убьют, мы себе этого не простим, – осторожно и неумело продолжал подступаться Бриедис. – Помогите нам.
Сегодня Данилов-младший настроен был особенно мрачно. Обычно Арсению удавалось расположить его к беседе. Но ныне он оставался непреклонен и совершенно на себя не походил, будто вернулось время, когда еще только пристав вошел в его дом и Данилов смотрел на полицейского сквозь, как на других, без доверия, неприязненно, холодно.
– Я могу насчитать по крайней мере два покушения, Григорий Львович. Тот случай, когда вас кухарка обвинила в смерти матери, а потом маслом облила – первый, – рубанул Арсений, устав нянькаться.
Сработало! Данилов вздрогнул, потянувшись рукой к левому колену, где у него были шрамы от ожогов, и поднял на Арсения тяжелый взгляд, в котором затеплился интерес. Кажется, он никогда не рассматривал показания кухарки как покушение на себя.
– Почему вы так решили?
– Это было очевидно с самого начала. Неужели вы думаете, что ваше наследство никого за два года не взволнует?
– Кого оно может взволновать? Я остался один. Да и наследства уже особо никакого нет…
– Однако, – прервал его пристав, – партнеров, дальних родственников, о которых вы не знаете, кого-нибудь еще могли обеспокоить ваши капиталы. Обязательно найдется какой-нибудь конкурент. Или тот, кто захочет избавиться от единственной помехи, мешающей исправной работе ваших фабрик. А вы думали, спрячетесь в собственном доме, который превратили в сарай, в надежде, что все решат, будто вы исчезли?
