– Не учите меня, сам ученый, – огрызнулся Данилов.
Пристав вдруг ощутил сильный прилив осознания, что так нельзя. Нельзя играть в эти прятки, жмурки, кошки-мышки. Григорий Львович взрослый, сознательный человек, он должен знать свое положение. Нужно сейчас взять и рассказать ему правду о родителях.
Пристав стоял, глядя на него, набрав в легкие воздуха.
Нет, это все же мальчишка. Мальчишка девятнадцати лет, с неустойчивым нравом, вечно снедаемый обидами, капризами и вздорностями, все достоинство которого и заключается в знании «Илиады» и самозабвенном исполнении Штрауса. Станет ли он сговорчивее, узнавши о духовном родстве с Дионисом, рожденным от кровосмесительной связи Зевса и Персефоны?
Пожалуй, нет, подсказал опыт Бриедиса. От такой правды недалеко и в лечебницу для невротиков загреметь.
Пристав собрал с учительской кафедры протоколы, постучал пачкой, чтобы выровнялись края, надел фуражку и вышел.
Глава 7. Кипящее масло, зубной порошок и нож
Данилов вышел на крыльцо гимназии, чуть пошатываясь. Позабыл застегнуть тужурку, к досаде обнаружив, что где-то еще потерял и фуражку. Такого с ним прежде не случалось. Обычно он всегда строго следил, чтобы пуговицы оставались крепко прилажены, ремень затянут, волосы не торчали, как у юнца, головной убор – на месте. Первостепенной важностью для Данилова было – никогда не терять достойного, взрослого, вида.
Субботний день – занятия кончались рано, но пристав задержал его в кабинете убитой. Гриша насилу вынес этот бессмысленный допрос, с трудом сдерживая в себе досаду и нетерпение. Он-то знал, что охотник, подсылающий убийц, не стал бы мараться, подставляясь на убийстве кокотки, он слишком осторожен. Все им подосланные агенты, скорее всего, были простыми обывателями, ни черта не смыслившими в деле душегубства. Нанял бы тот настоящего умельца, Гриша был бы уже мертв. Но его тайному врагу непременно хотелось все обернуть несчастным случаем. Гриша это знал, он не был дураком.
Как бы извернуться и исчезнуть? Незаметно бежать?
А Аннушка вернула заявление об уходе.
Еще вчера вечером он принял решение бросить дом на Господской, не оставалось сил держать оборону против незримого врага, охотившегося за ним все это время. Пристав прав, все началось с обвинений кухарки в смерти матери. Никто и не подумал прежде, как и сам Гриша, искренне винивший себя в ее смерти, что женщина кем-то подкуплена, а ее обвинения станут дебютом длившейся уже два года шахматной партии с тайным убийцей.
Когда ее показания усилиями Арсения Эдгаровича были опровергнуты, на следующий же день она сделала второй ход – опрокинула на Гришу супницу с кипящим маслом. Неловкое движение, кухарка могла позволить себе взять в качестве оружия простую супницу. Кто догадается о ее преступных намерениях? Гриша едва спасся, успев отскочить в сторону, когда горячая посудина под увесистой рукой той, что кормила его родителей лет двадцать, что кормила самого Гришу, когда он еще даже не учился в гимназии, полетела набок, а горячая желтая жижа потекла со скатерти ему на колени.
Ожоги были довольно сильные, масло облепило штанину у колена и едва не разъело ногу до костей.
На вопросы о том, зачем было наливать масло в супницу, кухарка не ответила ничего вразумительного. А вызвать по сему случаю полицию мог лишь идиот.
Доктор старательно лечил Данилова компрессами, поил порошками, чтобы уменьшить боль, пока не выяснилось, что в качестве обезболивающего он давал больному кокаин, стремительно увеличивая дозу.
Это успел заметить Дильс, приказчик, седьмые сутки дожидавшийся, когда Григорий очнется от забытья и подпишет необходимые бумаги. Виктор Германович взял на себя смелость уволить врача, обвинив того в недобросовестности. Гриша сначала и вовсе не заметил ухода француза, прожившего с родителями более четырех лет, а когда спросил, куда подевался месье Этьен, не особо удивился ответу приказчика. Правда, и сам Виктор Германович представил случай не как попытку отравить отпрыска состоятельной семьи, а как простую халатность. Доктор настаивал, что больной сам требовал увеличения дозы, поскольку ожоги были чрезвычайно болезненными. Гриша не мог сие подтвердить, он ничего не помнил, спустя три дня после случая с супницей впал в забытье и потерял счет времени.
Полицию и здесь было вызывать бессмысленно. Если бы не немец, то Гриша уже пребывал бы на небесах, так и не выйдя из кокаиновой дымки.
Случай этот, как и историю с маслом, пришлось припомнить, когда на него стали сыпаться весьма странные неприятности. Тяжелый камень с крыши Латышского общества, налетевший ни с того ни с сего ломовой, стрихнин вместо зубного порошка, проданный ему в аптеке Бирсмана на углу Малой Грешной и Весовой улиц. В подмене зубного порошка был повинен вовсе не аптекарь, а совершенно незнакомая женщина, которая прямо на глазах у аптекаря, как карточный шулер, заменила на прилавке одну баночку другой такой же и преспокойно удалилась. На даму средних лет, хорошо одетую, в дорогой накидке и шляпке с вуалеткой никто бы ничего дурного не подумал. Удивленный странным поступком покупательницы, Бирсман сам удержал Григория Львовича от покупки, открыв ему то, свидетелем какого странного действия стал. А после провел анализ порошка, в котором оказалась замешана добрая доля яда.
Вызвали полицию. Помощник пристава – грубоватого вида бывший офицер с глубокими складками у рта – равнодушно запротоколировал случай и удалился.
Потом на Гришу трижды подряд нападали с ножом, с частотой в неделю, и всякий раз учителю чудом удавалось спастись. Только лишь потому, что злоумышленники были чистейшей воды дилетантами.
Один раз грабителя спугнула внезапно появившаяся толпа студентов Политехникума, вышагнувшая со стороны набережной в минуту, когда Данилова схватили за ворот шинели. Второй раз Гриша, получив лишь легкое ранение руки, успел добежать до турецкой кондитерской, где ему перевязали рану и в провожатые дали высокого и рослого турка, служившего в заведении разносчиком. В третий раз он был уже ученым и носил собой апаш. Грабитель не ожидал получить в лицо удар кастетом, не успел воспользоваться ножом, но гнался за Гришей аж до крыльца его дома. Гриша нырнул под деревянную лестницу напротив входной двери, затаился в темноте и пыли, а убийца, пошарив по лабиринтам темных комнат, ушел ни с чем.
За всеми неприятностями, что с ним случались, Гриша теперь видел покушение на его жизнь. И уже так запутался во всем, что не мог отличить простую случайность от действительной опасности. Дважды он ходил в полицию, но Арсения в участке не заставал. Его принимал тот же помощник пристава, назвавшийся штабс-ротмистром Гурко. С важным лицом и частыми киваниями он выслушивал Григория, будто тот явился сказки сказывать, отпускал грубые армейские скабрезности, все, однако, тщательно протоколировал, отправлял домой с обещаниями что-нибудь предпринять; советовал сходить к доктору.
Полиция не сделала за все два года ровным счетом ничего. И Арсений, верно, получивший от своего помощника подробные протоколы о нападениях, счел их глупостью, предпочел бездействовать, так, для виду иногда навещая Гришу. Данилов знал, чуял сердцем, что, кроме как на себя, положиться ему не на кого. Он оснастил для обороны одну комнату, остальные помещения в доме оставлял во мраке, чтобы в случае налета скрыться в его темных, пыльных закутках, уповая лишь на то, что хорошо знал расположение всех комнат, залов, коридоров и чуланов, а люди пришлые в нем терялись. Двери он не запирал. Зачем? Охотники все равно явятся. И спал порой одетым с апашем в руке.
