Соня смотрела на учителя с печалью.
– Что там, за каменной стеной? – продолжал Данилов. – Кто там? Кто этот Тобин? Кто мисс Тобин? А может, она живет в заточении? В тех страшных подвалах, схемы которых я вчера изучал? А вдруг она потеряется в них?
– Не фантазируйте, Григорий Львович, страшного, – вырвалось у Сони.
– А вдруг эта таинственная мисс Тобин и есть моя сестра?
Соня уже думала об этом, но только не решалась начать разговор. И уже имела маленький план на счет таинственной мисс Тобин.
– А давайте напишем ей письмо? – воодушевленно воскликнула она.
– Какое письмо?
– Самое настоящее! – Оглянув вагон, Соня наклонилась ниже к учителю и зашептала: – Вы не знаете ее имени, значит, так и пишите: «Таинственная незнакомка, позвольте к Вам обратиться с приветом…»
– Вы шутите, Софья Николаевна? – Данилов отпрянул к спинке скамейки, сделав недоуменные глаза.
– Нет, что вы, Григорий Львович, нет. – Она нырнула рукой в ридикюль и вынула из его недр карандаш и записную книжку. Вырвав из нее листок, протянула учителю «Кору» Жорж Санд, листок и карандаш. – Напишите ей! Мы вложим записку в эту книгу, и она непременно ее прочтет. Она много читает, папенька едва успевает собирать для нее заказы.
Григорий Львович неуверенно взял в руки письменные принадлежности и положил их на колени, приготовившись.
– Что… что мне ей сказать? – Его рука, сжавшая карандаш, слегка дрожала.
– Пишите так, словно обращаетесь к своей сестре.
– Ох, разве это позволительно? – Учитель замер на мгновение, но нагнулся и стал что-то старательно выводить. Через минуту он скомкал лист и попросил у Сони еще один. Скомкал и его. Соня милостиво снабжала его бумагой, пока на пустом месте рядом с Григорием Львовичем не образовалась целая гора смятых листков, а Сонин блокнот значительно не опустел; в книгу наконец была вложена записка.
– Прочтите, если хотите, – проговорил учитель, возвращая «Кору».
– Что вы, что вы, это личное, какое я имею право?
Они промчали станции Рингмундгоф и Ремерсгоф, похожие друг на друга как две капли воды, вскоре показался холмистый пейзаж и утопающая в деревьях, опушенных весенней зеленью, станция Кокенгаузен. По одну сторону железнодорожного полотна далеко в облаках виднелся холм Гайзиньш, точно спина древнего великана, по другую распростерся зеленый ковер парка пышного имения Левенштернов, блестели на солнце кресты на колокольнях церкви Петра и Павла и шпиль лютеранской церкви. А вдали простерлись развалины стен замка, озаренные каким-то волшебным перламутрово-золотым с вкраплениями серебра сиянием – то преломлялся утренний свет в водах Двины и Перзе.
Выйдя на перрон, Соня уверенным шагом направилась аллеей через парк, на самом деле устроенный самой природой, но заботливыми усилиями рук человеческих сохраненный. Красивые беседки и павильоны, множество скамеек, подметенные дорожки терялись в аккуратно стриженных кустах, цветочных клумбах и деревьях. И не скажешь, что когда-то здесь со звоном ударялись друг о друга мечи немцев и древних ливов, неслись вскачь на конях рыцари в белых плащах с красным крестом на груди, а благородный Теодорих, основавший Орден меченосцев, шел со знаменем Пресвятой Девы в руках.
Над парком на меловой скале, бывшей тоже частью замка, возвышались грозные развалины орденских времен. А за мостом через ров сразу в соснах пряталась высокая каменная стена другого имения. У Синих сосен был яркий сосед. Усадьба Левенштернов лежала на равнине, которую не зря звали Ливонской Швейцарией, такой она была удивительно живописной, вид на нее открывался прямо со станции. Достаточно было пройти версту, чтобы попасть в парк. Имение Даниловых лежало на камнях у кладбища по другую сторону скалы в отдалении от парка. Иные считали стену продолжением развалин, обходили ее кругом от берега одной реки до берега другой и, не найдя ворот, уходили. Ворота располагались ниже, приходилось спускаться по петляющей тропинке, когда-то бывшей широкой грунтовой дорогой, по которой мог проехать экипаж к подъездной аллее усадьбы. Тропинка приводила к крохотному водопаду, там Перзе была порожистой и начиналась полоса сосен таких густых и темных, что прозвали их, уж неизвестно по каким правилам здравого смысла, синими.
Данилов восторженно оглядывался, следуя за гибкой и ловкой Соней, оступался и дважды чуть не подвернул лодыжку. Дорожка была каменистой, и видно, что совершенно нехоженой. Тобин жил как отшельник, допустив кругом запустение, чем-то напоминая в этом самого Гришу. Но внутри усадьба была вычищена не в пример дому на Господской, а крепкие дубовые, окованные железными пластинами ворота с той стороны охраняли два гладкошерстных породистых добермана. При приближении пары незнакомцев к воротам они сначала притихли, должно быть принюхивались, было слышно, как они протяжно, свистяще дышат за плотными дубовыми досками, а потом воздух сотряс грозный лай.
– Это они вас учуяли, – шепотом сказала Соня, – меня уже знают, в последние разы не облаивали. Но вам лучше не показываться…
Данилов нахмурился, видя по лицу Сони, что та намерена его обвести вокруг пальца.
– Как это «не показываться»? Это мой дом! Я хочу войти. Я хочу его видеть.
Соня встревоженно сжала пальцами книги, она знала, что придется пережить этот неприятный разговор. Но еще в поезде подумала, что Григорию Львовичу лучше было не ехать так сразу.
– Я не могу сказать почему… – прошептала девушка, сначала опустив голову, а потом в свойственной ей решительной манере ее вскинув. – Что-то мне подсказывает, лучше сохранить вас как козырную карту, ну или… – Она осеклась, осознав, что привела неудачное сравнение. – Послушайте меня, Григорий Львович, я точно знаю. Спрячьтесь… вон за тот камень, видите, валун? Они не должны вас пока видеть.
– Я не понимаю, не понимаю, не понимаю почему? – чуть не вскричал он, как ребенок.
– Потому что, если за этой стеной живет ваша сестра, – сурово сведя брови, сказала Соня, уже не в первый раз замечая, что на Данилова действует строгий тон, – наверное, она на вас похожа, вы ведь близнецы. Слуги заметят сходство, доложат этому таинственному Тобину. А кто он – мы пока не знаем. Вдруг окажется, что это самый главный наш враг?
Данилов, услышав, что кто-то за воротами уже успокаивает собак и даже принялся за засовы, отошел назад. Он посмотрел на камень – оглядел его не без доли презрения, очевидно, считая ниже своего достоинства прятаться, развернулся и ушел вверх по тропинке, исчезнув за поворотом.
Процесс передачи книг был скор и ничем не отличался от предыдущих встреч с обитателями имения. Явилась старая сухопарая экономка на целую голову выше Сони, взглянула на девушку холодно, пригласила войти. Соня всегда попадала в одну и ту же часть сада. От ворот пролегала выездная аллея, окруженная густыми соснами, потом открывалась зеленая лужайка с яркими клумбами, фигурно подстриженными кустами роз и жимолости и резной беседкой, выкрашенной в белый цвет и увитой фиолетовым облаком клематиса. Внутри беседки всегда был столик, уже накрытый к чаю, словно обитатели замка, подобно Шляпнику и Соне из «Алисы в Стране Чудес», круглые сутки только и делали, что чаевничали.
