Бриедис сидел с поникшей головой. Все это время он молил бога, чтобы ему попались свидетельства, что Марк Данилов мертв, что он не вернулся, никакой лепры не существует, а за всем стоит Тобин. Но нет… Как назло, припомнился рассказ отца, какой Данилов был развратник, соблазнил сестру.
– Вы говорите, живут с дочерью… Чьей дочерью приходится маленькая мисс?
– А чьей же еще? В 1886 году свадьбу сыграли мистер Тобин и Ева Данилова, через девять месяцев у них родилась Эвелин. Марья про девочку много рассказывала, та, чтобы не заразиться лепрой, в отдельном крыле расположилась.
– Что вы знаете о мистере Тобине?
Женщина призадумалась, сдвинув брови.
– Кроме того, что уже сказала, ничего. Передаю вам лишь то, что слышала от Марьи и до чего сама додумалась. Она тоже особо разговорчивой не была, но порой как начинала какие-то таинственные вещи рассказывать – волосы дыбом. Одна история о том, что старший брат младшего – ну, Марк-то Гришу – извести хочет, уже кое-что. Мало он прокаженный в город ездит, так еще и задумал мальчишкино наследство себе прикарманить. И способы у него какие? Масло задумал руками Марьи моей на него опрокинуть, отравить хотел. Странного – в таком духе – я от нее много слышала. Странного и путаного. Сидишь потом и часами думаешь, складываешь все, пытаешь уразуметь что к чему… Устала я от этого на душе груза, что-то там в этих Соснах неладное, богомерзкое происходит. Хорошо, наконец кто-то из полиции заинтересовался. Пойти самой, говорить такое – меня не поймут, за сумасшедшую посчитают. С души воротит, что Марья в чем-то замешана была… в убийствах! И сама умерла она странно. Вроде как от старческой немощи, вскрытия не делали. Но за три недели до кончины она все куда-то исчезала, а потом возвращалась бледная, слабая, едва доползала до кровати и ложилась спать. Вот тогда-то и принималась исповедоваться. Я доктора приглашала из Городской больницы, тот выписал какие-то капли, сказал – старческое малокровие. Но я же видела, что она только возвратившись такая. А потом отходит.
– Ну и что же? Что же? – Бриедис подался вперед, ожидая услышать наконец самый главный секрет. – Как он ее выкачивает? Вы узнали, как он выкачивает кровь?
Сестра кухарки тотчас замолчала, поглядев на пристава с настороженностью, будто спрашивала себя, может ли она ему полностью довериться.
– Стало быть, вам это известно?
– Известно! Говорите же.
– Говорить такое язык не поворачивается. – Женщина, опустив голову, принялась комкать черную бахрому шали. Лицо ее отливало бледностью, черты перекосило от омерзения. – Но как он кровь берет не скажу, не знаю. На Марье не было никаких следов.
Бриедис резко встал и принялся вышагивать по маленькой комнатушке, стуча тяжелыми сапогами по полу, с которого к лету убрали ковер.
– И она не сказала? Ничего об этом не поведала?
– Сказала только, что кровь барину нужна, чтобы свести с лица язвы. И он не одну ее использовал. У него была и молоденькая любовница…
Бриедис остановился, вынул из-за пазухи карточку Камиллы и показал свидетельнице:
– Она? Эта молоденькая?
Женщина протянула руку к столу, взяла сафьяновый футляр, вынула пенсне и, нацепив его на переносицу, глянула на изображение Камиллы в чуть подрагивающих руках полицейского.
– Если б я видела ту в лицо… Но, увы, здесь я ничем помочь не могу. Это же учительница? В газетах писали, она была обескровлена. Наверное, она и есть.
Бриедис выпрямился, с усталым вздохом убрал карточку в карман.
– Ну раз она обескровлена была, что тут думать? – отрезала женщина. – Она и есть любовница Марка.
Арсений замер, заложив руки за спину, глядел в сторону. Итак, что выходило? Марк вернулся откуда-то из лепрозория, засел в поместье, порой делает вылазки со скуки, убил уже второго человека, если не третьего. Ведь теперь неясно, что же с этим Тобином, о котором никто ничего не слышал много лет! Выкачивает каким-то мудреным способом кровь, думая себя таким образом излечить.
Он сел за стол, достал бумагу для протоколов и с соизволения свидетельницы записал ее слова.
– Возможно, вскоре вы понадобитесь для дачи показаний, – сказал он и вышел.
Но протокол отправился в ящик стола в присутствии, Бриедис протянул с ним два дня, ибо совершенно не знал, как подступиться к такому странному делу, как составить рапорт начальнику полиции. Стал перебирать в архиве незакрытые дела, в которых могли появляться детали с обескровливанием, но вновь был увлечен в водоворот других правонарушений.
Почти тотчас же еще одно дело привело к чиновнику, занимающему пост в Полицейском управлении. О смерти кухарки пришлось позабыть. Опять дотошного пристава взяли за грудки и велели поступиться совершенно неуместным чувством справедливости. Теперь ни к вице-губернатору, ни к губернатору Бриедиса не пустили, его помощник – штабс-ротмистр Михаил Ярославович Гурко встал спиной к двери кабинета в полицейской части и долго рассказывал Арсению, как издревле повелось нести службу полицейским чиновникам.
– Если еще раз моя коса найдет на чей-то камень… – начал сквозь зубы Бриедис. Но в лице Гурко появлялось одно и то же выражение после горячечных слов пристава, мол, да ради бога, я на твоем месте буду как мышь, часть процветать станет. И Бриедис вспоминал о мертвой художнице, которую продержать в морге разрешат до следующего четверга, а потом ее дело и дело кухарки Даниловых придется закрыть за неимением улик и подозреваемых.
Смерть Камиллы никого не растрогала, никто не приходил за нее просить. Убивать ее было совершенно некому, красть у нее было абсолютно нечего. Ценным не были даже ее картины, хотя она закончила какую-то громкую студию под руководством какого-то знаменитого парижского живописца. Смерть кухарки делала гибель Камиллы еще более необъяснимой для всех. Воистину, если сказать кому о таком – сочтут сумасшедшим, обсмеют. Бриедис знал, что искать, знал где, но Синие сосны были для него запретным царством.
Прошло две недели со смерти Камиллы, и в участок явился человек, одетый в черную крылатку. В руках – полосатый шарф, голова непокрыта. Юноша совсем не старше Данилова, служащий в Главной почтовой конторе на углу Карловской и Господской улиц. И прежде чем Бриедис, побледневший от ярости, ибо он узнал и крылатку, и полосатый шарф, и лицо негодяя, успел на него наброситься, тот поднял руки и скороговоркой поведал, что явился с повинной. Он долго мучился, что совершил нападение на полицейского, что ему вместо Данилова попался Бриедис, боялся, что тот действительно его сыщет, как обещал. Бледный, с трясущимися пальцами, горе-убийца даже сесть боялся перед столом пристава, жался в угол с поднятыми руками. Но Бриедис уже успел успокоиться и велел тому говорить.
Началось все как в рассказе кухарки: остановилась черная карета, его пригласили сесть, внутри сидел человек, одетый во все черное, на лице – чумная маска.
– Предложил двадцать империалов золотом, если я подстерегу Данилова, проживающего в нескольких шагах от почты, и оставлю в его теле этот кинжал.
