Слова тонули в звуках толпы, но Данилов и Соня его хорошо слышали. Гриша слабо улыбнулся, покачал головой, искоса посмотрев на навострившего уши Ратаева.
– Я не знаю. Он наделал много глупого и нелогичного в своей жизни. Гурко тоже застрелился, не смог жить с мыслью, что болен проказой.
– Этот Гурко… – Пристав стиснул кулак и прижал его ко лбу, будто силясь придержать поток мыслей. – Сдается мне, он не знал, кто сидел в подвале, а кто ему денег давал, надевши маску. Он принял деньги, и ему было все равно, от кого. А когда заразился… уже было не до выяснения. Чего мы не знаем, по-прежнему не знаем, – кто этот Тобин и что с ним?
Бриедис выпрямился, кивнул самому себе и сделал еще два шатких шага вдоль ограды Городского театра.
– Мы поедем… поедем туда сегодня, сейчас. И все встанет на свои места.
– Я с вами! – взмолилась Соня.
Бриедис даже не посмотрел на нее. Его лицо напряглось, на виске вздулась жилка, краска, было вернувшаяся на скулы, сошла, будто он опять стоял перед отцом, ненавидя, боясь и одновременно готовясь вступить в схватку со всем светом.
– Нет, Софья Николаевна, вам там больше делать нечего, – отозвался он голосом чревовещателя.
– Но, Арсений, но, Сеня … – На глазах Каплан выступили слезы. Невзирая на то что они стояли посреди улицы, она схватила Бриедиса за локти. Тот стоял, выпрямившись, и не двигался. Данилов не смог глядеть на эту сцену, отошел и отвернулся. Ратаев тоже ретировался на три шага к крыльцу театра.
Сердце Гриши больно скрутило от жалости к ученице, которая умом и находчивостью не уступала приставу, а может, в чем-то даже превосходила, но тот был непреклонен и воспрещал ей всякое участие, постоянно вынуждая выкручиваться, чтобы обойти запреты. Она жила этим расследованием, она могла придумать столько удивительных вещей, она распутывала тугие узлы истории и делала это с поразительной ловкостью. Но в то же время, а это в полной мере оправдывало негодование Бриедиса, стезя дознавателя несла много опасностей. Сам он, весь избитый и тяжело дышащий, дважды чудом избежал смерти, как он мог позволить через то же самое пройти и ей? Но и Соня – крепкая духом и решительная – не имеет ли она на свою жизнь больше прав? Какой нелепый парадокс: оба правы и не правы одновременно.
– Арсений, неужели я не была вам полезна? – дрожащим голосом проговорила она. – Неужели вы будете так жестоки?
– Я благодарен вам за все, но в поместье вы не поедете. Это приказ.
– Вы не муж мне, чтобы отдавать приказы.
Данилов глянул аккуратно, искоса. Оба стояли с лицами, полными такой отчаянной ярости, что в страхе он отошел от них еще на шаг. Казалось, вот-вот посыплются искры и загремит гром. Мимо ходили люди, проезжали экипажи, все спешили, кто к павильонам, кто к африканской деревне или кататься на гондолах, а они замерли и, не замечая ничего и никого вокруг, смотрели друг на друга так, будто сейчас сцепятся.
Соня в конце концов, от обиды всхлипнув, сорвалась и пустилась бежать к Бастионной горке. Мелькали черные ботинки, мелькал подол ее юбки. Она неслась, рукой придерживая готовые растрепаться волосы, резво оббегая прохожих, пока не исчезла на повороте.
Бриедис стоял, не двигаясь, и глядел перед собой тем же пустым, ничего не значащим взглядом, каким в подвале морга сверлил пространство перед собой в присутствии отца. Его лицо посерело, жилка на виске готова была лопнуть. Вот-вот повалится на мостовую, не ослабив мышц, как при столбняке.
– А не лучше было бы согласиться? – вырвалось почему-то у Гриши, который стоял и нервно взвешивал в уме правоту и неправоту обоих.
Бриедис перевел на учителя тяжелый, усталый взгляд; ярость медленно сменилась укоризной. Он предпочел промолчать и коротко велел топчущемуся рядом Ратаеву возвращаться в участок.
– Идемте на вокзал, нам нужно выяснить, когда отходит поезд в Кокенгаузен, – холодно обратился он к Грише.
– А Соня знала все расписание наизусть, – не сдержал тот сожалеющего вздоха.
Бриедис молча шагал в сторону Риго-Динабургской железнодорожной станции, пропустив мимо ушей и этот Гришин намек.
В пятничный вечер вокзал был полон народа: видно, только прибыл поезд из Динабурга, привезший новую партию желающих побывать на Всемирной выставке. Обратно он отправится в четверть пятого, и, скорее всего, вагоны будут полупусты. Поездка совершалась на ночь глядя. Времени до отъезда было еще довольно много. Купив билеты в вагон первого класса, они наконец вырвались из сумбура, царившего на вокзале.
– До отбытия поезда почти пять часов. – Бриедис продрался сквозь тесные ряды туристов обратно на платформу и сел на лавочку перевести дух. К нему тотчас подошел жандарм, они перекинулись несколькими словами, которые Данилов деликатно пропустил мимо ушей, сделав вид, что разглядывает фонарный столб.
– У нас еще пять часов, – вновь взялся за свое пристав, – едемте к вашему приказчику, будем смотреть конторские книги.
По пути Арсений завернул в участок. Бриедис-старший милостиво позволил сыну забрать револьвер, из которого стрелялся Гурко. Помощник пристава все же умер от той вещицы, которую пытался украсть.
Через три четверти часа – ибо столько времени пришлось положить на алтарь Всемирной выставки, которая высасывала из города все соки, пространство, тишину и извозчиков, – они прибыли в Зассенгоф. Данилов полюбил бы это тихое, лесистое местечко, в котором промышленники безжалостно отнимали земли у дачников, если бы не ощущал стойкую нелюбовь к семейным капиталам. Прекрасные прогулочные парки здесь соседствовали с вновь отстроенными из кирпича и стекла в эклектическом стиле зданиями фабрик. Нежно-голубое летнее небо, исчерканное бесконечными точками и тире труб и бочек, походило на длинное послание на азбуке Морзе, растущее на зеленых кронах.
Кабинет Фишера находился в кирпичном флигеле, окнами выходящем на улицу Гольдингенскую. Молодой приказчик, бойко говоривший по-русски с мягким певучим акцентом, походил на суетливого портного. Он встретил Данилова с нервной дрожью в руках и голосе. Предлагая кресло, а следом чай, то и дело хватал его за локти и плечи, будто прикидывал размеры нового сюртука, при этом беспрерывно говорил и говорил, желая, видно, огорошить хозяина несколькими тоннами свежих новостей и не дать опомниться. Гриша знал, что приказчик плохо справлялся с делами и наделал немало долгов, но был совершенно к тому равнодушен и втайне ждал скорейшего своего банкротства с той же трагичностью, с какой ожидают отчаявшиеся смерти.
– Мы торопимся, – прервал разглагольствования пристав. – Мы пришли посмотреть конторские книги.
Фишер вмиг замолчал, выпрямившись и наконец переведя взгляд на Бриедиса. Мундир участкового пристава не произвел на приказчика того впечатления, которое живо толкает на притворную любезность. Он молча разглядывал молодого полицейского, у которого лицо было расквашено, как после хорошей портовой драки, и прикидывал, как к нему отнестись.
