– К-какие конторские книги вы желали бы видеть-с?
– Все.
– Но их очень много, – жалостливо протянул Фишер. – По шоколаду, по пиву, по краскам-с…
– Все, – превозмогая тошноту, выдавил Бриедис; решительно двинулся к большому письменному столу и опустился в кресло приказчика. – Данилов, садитесь рядом, будете проверять, чтобы господин Фишер ничего не упустил.
Большие напольные часы в корпусе красного дерева пробили три часа пополудни, когда Бриедис, вооруженный лупой, навис над последней обитой мягкой тканью книгой, хранившей тайны денежных потоков семьи Даниловых. Он взмок в своем мундире, сжимал зубы, насилу удерживал во влажных пальцах лупу. Фишер недоуменно переводил взгляды с него на лежащий в углу стола «смит-вессон», а следом и на Данилова, сонно глядевшего в распахнутое окно, в которое лезли непослушные ветви акаций.
– Дайте мне ту… – в очередной раз протянул руку Арсений в сторону приказчика, – за 1869 год. И все остальные сразу, до… м-м, 77-го.
Он принял у Фишера две кипы по десятку каждая объемных книг и стал раскладывать их на ковре между напольными часами, столом и опустевшим шкафом, стеклянные дверцы которого беспомощно были распахнуты, а сам он походил на безмолвного зверя с щербатой пастью.
– Помилуйте, господин пристав… – выдавил приказчик, глядя на то, как Бриедис, едва держась на ногах, прижимая руки то ко рту, то к вискам, поднялся из-за стола и принялся выстилать книгами ковер.
– Не мешайте работе, – выругался тот.
– Но вы ведь нашли запись о благотворительном взносе в «Красный Крест»! Что еще вам надобно? Кроме того, разве вы не собирались на вокзал? – недоумевал Фишер, порядочно уставший и решительно ничего не понимающий в странных действиях полицейского.
– За 78-й и 79-й, – вместо ответа попросил Бриедис.
На ковре наконец был закончен новый бумажный слой, разделенный на аккуратные прямоугольники Арсений отошел к двери и обратился к Данилову.
– Сильченко, – сказал он, выдыхая слова. – Кто такой Сильченко Николай Петрович?
Данилов перевел тревожный взгляд с рамы окна на Бриедиса.
– Это учитель словесности, отцовский знакомый, он помог мне получить должность в Ломоносовской гимназии.
– Хорошо. А что за Русские исторические курсы?
Данилов на минуту задумался.
– Не знаю таких.
– Вот, идите, полюбуйтесь. Ежемесячные взносы на Русские исторические курсы Сильченко Н. П.
Данилов поднялся, встав у ковра. Бриедис под изумленным взглядом Фишера продолжал ходить вокруг разложенных бумаг и, наклоняясь, тыкал пальцем в страницы, иногда останавливаясь и принимаясь листать, показывая Грише одну и ту же короткую запись, против которой стояла сумма в три, пять, десять тысяч рублей.
– Но отец меценатствовал, какие только школы, гимназии и курсы он ни субсидировал.
– Гриша, я наперечет знаю все курсы, разрешенные городским попечителем Рижского учебного округа. И школы, и гимназии, – устало произнес Бриедис, опустившись на один из стульев у двери. – Но среди них нет Русских исторических курсов.
Данилов молча смотрел на измученного долгими поисками Бриедиса, разрываясь от попыток вспомнить что-либо о подобном заведении и понять, куда клонит пристав. Казалось, Арсений был на грани сумасшествия с этим расследованием и готов видеть подозрительные вещи во всем.
– А что вы думали, что мы тут найдем запись «Лепрозорий – три тысячи рублей», «Лепрозорий – пять тысяч рублей», – чуть повысив голос, бросил Арсений, начиная злиться. – Этот Сильченко снабжал деньгами лечебное заведение, в котором содержался Марк. Вот и весь сказ.
– Но ведь Марк отправился в лепрозорий в 85-м, – осторожно заметил Гриша. – А вы выложили книги с 69-го по 77-й.
Бриедис вскинул на него болезненный взгляд и тут же отвел его, вперившись перед собой в пустоту. В его зрачках вычисления, сопоставления, гипотезы мелькали с такой скоростью, что казалось, это они носятся сквозняком от приоткрытой двери к занавескам на распахнутых окнах.
Данилов продолжал молчать, все еще испытывая трудность с воспоминаниями, связанными с Сильченко.
– Он умер полгода назад, – вспомнил наконец он. – Сейчас в гимназии другой учитель словесности.
– Умер? – Вырванный из вычислительного забытья, Бриедис опустил локти на колени. – Как умер? Надо выяснить, как он умер.
– Вы очень устали, Арсений, – взмолился Данилов. – Едемте обратно на вокзал. Мы опоздаем на поезд.
– Я распоряжусь заложить лошадей, – тотчас нашелся приказчик. – Рад предоставить личный экипаж. Не откажите в любезности принять, – и, дождавшись кивка Данилова, выскользнул в коридор.
Данилов обвел стены кабинета тревожным взглядом, посмотрел на нелепое полотно из конторских книг на полу, на Бриедиса. С темными кругами под глазами, переломанным носом и пыльными рукавами он выглядел очень жалко. Все же ему нужно было оставаться в палате.
– Послушай, Гриша, – шепотом начал Арсений, прижав к виску скрюченный палец, опять тем самым стараясь придержать горячий мыслительный поток. – Это все Тобин. Все он. Сильченко – человек Тобина, как и Гурко. Послушай, Гриша, я не хочу клеветать на твою родню, но Лев Всеволодович не казался мне круглым дураком, позволившим вести себя на поводу. Он отдал за него дочь, он отдал ему в приданое половину своего имущества. Не кажется ли тебе, Гриша, что такой сценарий маловероятен без… шантажа. Что-то здесь не так. Не могу уловить, не могу собрать. Курсы, Сильченко, лепрозорий… Верно, Гриша, верно. Я прежде запутался, первое, что пришло мне в голову, – лепрозорий Марка под видом исторических курсов. Вы правы. Но запись наводит на другую мысль. Что Лев Всеволодович отчислял средства еще задолго до того, как его дети обвенчались. На что-то еще…
Он поднялся, оправив полы мундира, выпрямился:
– Будем строить гипотезы только после того, как выясним, кто этот Сильченко, что за курсы он держал и как умер. А сейчас – в Синие сосны.
Глава 17. Обитатели Синих сосен
После нескольких часов детективной работы, оставив в участке задание Ратаеву заняться поисками сведений об учителе словесности, Данилов и Бриедис вновь явились на вокзал. Они было зашли в привокзальную столовую, но Бриедиса принялось мутить от шумной толпы и запаха съестного, он сделал пару шагов к пустому столику и тут же повернул обратно на платформу.
Слава богу, до отправления оставалось четверть часа, и почти сразу же они смогли разместиться в тихом, пустом купе, рассчитанном на четверых. Вагон действительно оказался почти пустым, пятница – не тот день, когда рижане направлялись в окраины, впереди имелись еще одни рабочие сутки, а все увеселение ныне сосредоточивалось на выставке, которая привлекала новых зевак и будет притягивать их целое лето до самого сентября.
Бриедис не дал Данилову выкупить купе целиком, хотя тот настаивал, что Арсению с его нездоровым видом неплохо было бы занять весь диван и вздремнуть в пути. Они заплатили только за два места, в надежде, что все равно останутся одни. Бриедис тотчас уселся к окну и приготовился спать. Вскоре паровоз засвистел, обдал бока вагонов паром, состав загудел, и они покатились мимо разноцветья вагонов со станции вдаль.
