Данилов сидел, сцепив пальцы, с лицом таким белым, что казалось, он сейчас потеряет сознание. Запись за 1 июня была последней, он отчаянно не хотел других таких ни слышать, ни читать.
– Да, будем, – тем не менее твердо ответил он.
Теперь они знали, что ищут, это значительно облегчило поиски. Искали камень со странной пометкой len.
– Что это может значить? – бормотала под нос Соня. – Тлен, гобелен, ацетилен…
– Думайте, Соня, у вас лучше всех получается отвечать на такие вопросы, – отзывался Данилов, успевший прийти в себя и вновь увлечься головоломкой, которую им оставил Марк.
– Лен, лен, лен… Это не по-немецки, не по-английски, не по-французски.
– Соня знает, что говорит, – с гордостью отозвалась Даша – лисья душа. – Она читает книги на четырех языках.
Сердце Сони подскочило. В углу одного из камней, вокруг которого раствор был углублен, а частями совершенно отсутствовал, красовалась большая нацарапанная буква «W».
– Нашла! – прокричала она так, что ее испугало собственное эхо.
Тесало и молоток потрудились на славу, камень вылез целиком, в углублении лежали те же свернутые, но уже вчетверо, тетрадные листы. Арсений развернул их.
– Эти записи значительно красноречивей, они тоже написаны карандашом, но грифель совсем стерся. Думаю, их вынимали много раз и перечитывали.
– Какой год? – спросил Гриша голосом тотчас же померкшим. Он весь сжался и стал тяжело дышать. Соня жалостливо смотрела на него: еще одно испытание, еще раз придется пройти через это мучение.
– 1890-й, – отозвался Арсений. – Год, когда умерла Ева Львовна.
Он призадумался, сложив листы так, как удерживало их время и безжалостные изгибы.
– Эти записи старые. Им одиннадцать лет. Они долго не протянут, отсырели. Давайте сыщем все до конца и поднимемся в гостиную. Надо будет сделать их фотографические копии. Гриша, с помощью вашей пресс-камеры. Чтобы доказательства не рассыпались прямо в руках и благополучно дожили до суда.
– Да… – выдавил тот. Хорошо, что Соня тогда предложила взять в поездку его «Моментальную камеру Аншютца». – Но у меня с собой лишь пятнадцать фотопластинок!
– Будем снимать те записи, которые совсем плохи, – кивнул пристав. – Итак, ищем дальше.
Следующие два камня были помечены буквами «e» и «i», записи под последней не датировались. Ни года, ни месяца, ни дней. Только сплошной текст, по-прежнему написанный карандашом.
– Как же мы поймем, какая запись за какой следует, если случится, что половина из них, точно, как эта, не будет содержать никаких временных пометок? – выразила Даша общие страхи вслух.
– Да и знать бы, сколько их всего! – подхватила Соня.
– Здесь же явная буквенная последовательность, – потер висок Бриедис. – Он буквой на камне обозначал год или два.
– А как же len? – бросила Даша.
– Это последняя запись. Он помечал свои тайники буквами какой-то фразы, – Арсений поставил на пол фонарь. – Эту пометил тремя буквами, последними в той загадочной фразе, потому что знал, что дуэль будет вехой его жизни здесь. Он предчувствовал свою смерть.
– Helfen – Wehren – Heilen, – проронил Данилов с неохотой и будто в пустоту. – «Помогать – Защищать – Исцелять» – девиз Тевтонского ордена. Мой отец тоже был историком… был бы, если бы закончил Мертон.
Все разом повернулись к нему.
Глава 20. «Помогать – Защищать – Исцелять»
После ужина, состряпанного девушками на скорую руку из продуктов, аккуратно разложенных рукой дотошной миссис Маклир в буфетах кухни Синих сосен, все с притворной нарочитостью и громко, чтобы Каплан их услышал, стали прощаться и расходиться, желая друг другу приятных снов. Каплан был удивлен, с каким неряшливым видом они явились в библиотеку, но поинтересовался только тем, в какой род крокета играли ребята. А когда те в девятом часу ушли в свои спальни, пожал плечами и тоже отправился спать. В доме было множество спален с аккуратно застеленными кроватями, точно намеренно приготовленными для встречи гостей. Пристав вновь посмеялся над чистоплюйством здешних слуг.
– Когда у тебя на попечении прокаженный, привыкаешь к вечным попыткам себя обезопасить, – пояснила Даша. – Наверное, тот, кто здесь служил, тем и был занят, что следил, чтоб ни соринки не упало на все эти белые ковры и обивку. Или Тобин требовал такой чистоты. Так он старался восполнить свое нездоровье. Но я все же рекомендую лечь в одежде и не пользоваться подушками.
Три раза Соня бегала на цыпочках из своей комнаты к дверям отца. И когда до нее донесся благословенный храп, она поспешила в комнату Даши. Будущая курсистка сидела за столом, нависнув над книгой: взяла с собой учебник, надеясь найти час-другой на подготовку к поступлению.
Команда сыщиков собрала благодаря догадке Гриши богатый улов, в числе которого была целая тетрадь, помеченная буквой «Н», правда, лишенная обложки и чрезвычайно тонкая, тоньше ученической, но дающая начало всему дневнику и исписанная чернилами.
Они тихо спустились в столовую, где стоял длинный обеденный стол. Гриша снес фотоаппарат и уже устанавливал его на штатив для съемки страниц.
– Отберем те, которые совсем ветхи. – Арсений пристраивал записи у объектива. Но страницы долго пролежали согнутыми, скрученными в свитки, и не хотели располагаться ровно. Больше всех пострадала та часть дневника, листы которой были сшиты, но чернила еще держались. А вот грифельные записи осыпались и истирались от каждого прикосновения.
– Их можно отутюжить, – сказала Даша.
– Нет, тогда грифель сотрется совсем, – тотчас возразила Соня. – Нужно раздобыть два стекла. Расположить листы между двумя стеклами.
– Данилов, вы не против, если я выну из оконной рамы в той комнате, где стоит рояль, пару стекол? – и, не дожидаясь разрешения, Арсений исчез за дверьми.
Вышло около семидесяти листов, исписанных с двух сторон. Девушки раскладывали их по порядку, следуя буквенным обозначениям, которые они решили сделать в подвале, чтобы не потерять последовательности всех записей. В левом верхнем углу Соня делала пометку карандашом – писала ту букву, которая соответствовала нацарапанной гвоздем на камне.
Они перекладывали листки осторожно, брали их кончиками пальцев, точно древние манускрипты, устлав ими почти весь стол. Арсений, тщательно их изучив, выбрал пятнадцать страниц. С осторожностью располагая их меж стекол, они отсняли кадр за кадром.
– Жаль, что нельзя сделать фотокарточку больше, – вздохнула Соня.
– У нас будут негативы, мы попробуем распечатать большие карточки. – Данилов снимал фотоаппарат с треножника. – Я слышал, что такое возможно.
Он опять был тих, краска сошла со щек. Беднягу ожидала пытка в семьдесят страниц рукописного текста откровений его порочного отца. Соня так переживала за Гришу, что совершенно позабыла о своей ревности к Даше. Четверть часа назад они рука об руку увлеченно занимались тетрадными страницами, на миг Соня перестала на нее злиться, радуясь возрожденной дружбе.
