Перебравшись в гостиную, вся компания расселась на софе и мягких креслах, выбрали по жребию чтеца. Участь сия выпала Соне.
– Что ж. – Дрожащими пальцами девушка приняла рукопись, будто брала древний манускрипт. Отдавая дань памяти ее хозяину минутой молчания, она набрала воздуха в грудь и начала:
– «13 октября 1885 года. Некоторое время мне придется провести здесь, в подвале, но это ничего, напротив – весьма прелюбопытный эксперимент. Моя история полна приключений, в ней есть война, запретная любовь и даже то, что люди зовут пороком. Но я готов испытать себя заточением ради двух вещей, более всего мне дорогих. Ради войны и победы. Дай Бог продлится оно недолго. Тобин сумеет найти как помочь. Добрый, преданный Тобин, он неизменно рядом и всегда готов прийти на выручку. Его удивительный дар видеть вещи в свете истины, умение убедить любого в собственной правоте – и впрямь чудо с небес. Он – ангел справедливости, за которым я готов идти до самой смерти и за которого отдал бы жизнь не моргнув глазом. Он – олицетворение поднявшихся с колен отверженных и покинутых.
Если бы не наш дорогой друг, кто знает, смогли бы мы с Евой разорвать цепи предрассудков, устаревших устоев, смогли бы венчаться, будучи братом и сестрой, родились бы у нас наши прекрасные дети? Хоть кое-кто и уверял, что от такого брака появятся на свет уроды, подобные Квазимодо, Гуинплену или Урии Хипу, но и это оказалось неправдой. У меня два чудесных близнеца, мальчик и девочка – настоящие ангелочки. Мои мысли омрачены лишь тем, что отец так и не принял сей брак, настоял на том, чтобы уничтожить записи о нашем венчании, фотокарточки и семейные альбомы, но ему неподвластно разрушить цепи таинства, нас объединившего. Союз был заключен в церкви, он вечен и нерушим.
Второе, что меня огорчает, – он отобрал Гришу, будет растить его как собственного сына. В нашем семействе есть скелеты в шкафу. В Швейцарии умер наш старший брат, родившийся недоношенным, о смерти которого они умолчали, дабы не дать пищи молве, будто мать, родив уродца, избавилась от него, оставив в лечебнице. Гриша назван в его честь. А по новым документам теперь якобы рожденный в 1876-м. Только вот как им удастся выдать трехлетнего мальчика за девятилетнего, ума не приложу. Не понимаю, кого они хотят запутать такой дурной математикой? Или маменька решила взвалить на себя бремя воспитания еще одного инвалида, которое не вынесла, будучи молодой, но которое способна нести в старости? Уродцем мой Гриша не был, здоровый и счастливый малыш. Опять подкупят врачей, и те наградят его несуществующими болезнями. Но дай Бог они его не выкинут так, как выкинули своего первенца. Ложь будет раскрыта раньше! Ей недолго существовать. Мы вернем его. Я верю, так и будет. Аминь.
21 октября 1885 года. Здравствуй, дневник. Неделя заточения. Но я не сетую. У меня здесь есть все: кровать с целым ворохом теплых одеял, стол, книги и тетради, перья, чернила, несколько дюжин свечей. Правда, подвал оказался сыроват, и тепло из дома не желает спускаться, хотя иногда я слышу ароматы снеди, что готовят на нашей кухне, играю сам с собой в угадайку, какое блюдо снесут в мою темницу сегодня. Я пытаюсь не думать о свободе, сосредотачиваю память на лекциях, что читали в Мертоне, пытаюсь их перенести на бумагу. Что еще нужно ученому мужу? Тишина и одиночество.
29 октября. Сегодня Тобин сказал, что сумел устроить все так, будто я отправился на войну. Я сижу в подвале, а все думают – воюю в Болгарии. Это он очень умно придумал. Тобина любят, его слушают. Несмотря на то что он содействовал нашему браку, отец его уважает, спорит с ним, полемизирует, но в его тоне всегда есть пиетет.
2 ноября. Тобин стал посещать знатные дома Риги, рассказывает об этом с удивительным подъемом. Я счастлив за него, бедный библиотекарь в Англии, здесь он интересный гость вечеров у губернатора Зиновьева, моего троюродного дяди, связал крепкую дружбу с сослуживцами отца, в особенности с Пашковым.
1 декабря. Давно я ничего не писал в дневник, но стало мне уж больно тоскливо – больше месяца я здесь. Ощущаю, как беднеет моя мысль. Пустота в голове. Тобин говорит, надо ждать, когда придут вести с полей сражения в Болгарии, чтобы можно было объявить меня мертвым. Я стану призраком и обрету свободу. Мы с Евой и маленькой Эв, как зовет ее Тобин, уедем, а потом будем думать, как забрать Гришу.
17 декабря. Ужасные новости. Родители настаивают на том, чтобы Ева вышла замуж, негоже, мол, одинокой даме да с маленьким ребенком, которого долго скрывать не удастся. Я, право, ожидал подобного, но не так скоро.
19 декабря. Два дня размышлял, как отвести родителей от мысли выдать Еву. И мне пришла отличная идея, решающая все мои страхи разом. Пусть Тобин возьмет ее в жены. Этот брак все равно будет считаться недействительным, ведь венчание никто отменить не в силах.
23 декабря. Впервые в жизни Тобин отказывает мне, своему возлюбленному брату. Мы через столько уже прошли, а он – нет, и все.
24 декабря. Первый Сочельник без елки, без колядок, без службы в родной церкви в Рождественскую ночь. Отец Николай, кажется, собирается остаться в нашем приходе насовсем. Отца Василия вызвали куда-то в другую губернию, нет вестей о нем.
29 декабря. У меня совсем сдают нервы, порой мне чудится, что я не могу дышать. Все давит: стены, холодный пол, тяжелый потолок. Одеяла и куча теплой одежды не спасают. Очень холодно. А вестей с полей почему-то нет. Я прорыдал весь день, как ребенок.
30 декабря. Тобин согласился на брак с Евой. Чувствую некоторое облегчение и воскрешение былых надежд.
6 января 1886 года. Вот и наступил Новый год, но я сажусь за свой дневник только сейчас. Тобин теперь муж Евы. И грустно от этого, и спокойно одновременно. Это было необходимо. Мы будем терпеливы и преодолеем все преграды.
8 января 1886 года. Сегодня впервые ко мне спустилась Ева. Я был удивлен, что она не знала об этой уловке с подвалом. Тобин так осторожен, что не сказал даже ей, пока все не получилось. Папенька с маменькой с просьбой обо мне дошли до императрицы Марии Федоровны. Скажи пожалуйста, заступилась сама императрица!
23 апреля. Я все же захворал. Так что чуть не пришлось всем раскрыть тайну моего заточения и позвать врачей. Меня выходили Тобин и Ева сами. С какой заботой ухаживал он, менял простыни, кормил меня. Только благодаря его стараниям и спасся.
24 апреля. Смешно, только обнаружил жаровню. Думал, отчего так тепло здесь. А это Тобин жаровню мне снес.
25 апреля. Там, за стенами, пришла весна. Говорят, уже и почки набухать стали.
1 мая. Вестей с Болгарии нет и нет. Тобин сказал, так скоро о смерти пропавшего без вести объявлять нельзя. Возможно, придется ждать до 90-го года, тогда и объявим. Боже, четыре года! Узнал, опять прорыдал день. Стыдно. Я должен крепиться. Тобин прав. Нас быстро выведут на чистую воду с этой Болгарией, ведь меня там не было. Надо ждать, чтобы как следует быльем поросло.
13 мая. Семь месяцев заточения. И такие мысли в голову лезут. Мне кажется, я никогда не любил Еву. Нет, конечно же, любил, как свою дорогую сестру, тянулся к ней, как тянулась и она ко мне. Мы часто маленькими лежали, обнявшись в кровати. Когда был болен, искал ее утешения, не матери. Мы пробыли в одной утробе, разделенные тонкой пеленой, девять месяцев, девять месяцев пытались протянуть друг другу руки, наши сердца бились так близко, что и вообразить сложно большую близость, чем наша.
