«Все ясно! – воскликнул я. – Он знает, что я здесь!»
«Возможно, сударь, – поддакнул мне режиссер, – он видел, как вы входили в театр».
«Так вот, – продолжал я, – хотите, я заставлю его петь?»
«Еще бы! Вы оказали бы мне неоценимую услугу!» – умоляюще промычал директор.
«Тогда попросите его спуститься», – велел я.
Вскоре явился тенор с непередаваемо кислым выражением на физиономии. Я скромно держался в углу.
«Не могу петь! – заявил он с порога. – Я переутомился, и более того – нездоров!»
Не обратив на эти слова ни малейшего внимания, я начал восходящую гамму от до нижнего до до самого пронзительного: до ре ми фа соль ля си до ре ми фа соль ля си до до до, что получилось у меня тогда совсем неплохо; тенор, бросив на меня уничтожающий взгляд, заявил:
«Завтра я буду петь в двух больших спектаклях».
– Бесподобно! – воскликнул Луицци.
– Так вот, господин барон, вы просто не поверите мне, если я скажу, что минутой позже этот болван директор отказал мне в ангажементе на тысячу экю; и это после того, как я своей гаммой спас его от убытка в четыре тысячи франков!
– Почему же, я верю, – возразил Луицци, слух которого еще терзала двойная гамма Элевью.
– Конечно, ведь все очень просто, – изящно поклонился Густав, – бедняга директор в полном рабстве у негодяя тенора!
– Очень даже может быть, – поспешил согласиться Луицци, – но я так и не спросил у господина Гангерне, чем вызван ваш визит в такой час?
– Во-первых, – заговорил Гангерне, – мне не терпелось представить вам графа де Бридели – проходя мимо, я заметил горящие окна и решил, что вы еще не легли; к тому же я хотел попросить вас хранить как можно крепче секреты, которые я доверил вам сегодня утром. Уж я-то знаю, какой вы правдолюбец…
– Я? Ну что вы! Клянусь, что не скажу ни слова ни одной живой душе, даже здесь присутствующему графу де Бридели…
– А в чем, собственно, дело? – произнес граф.
– Навряд ли это дело вас позабавит, сударь, – несколько свысока ответил ему барон и повернулся к Гангерне: – Но если вы желаете, чтобы я хранил как следует ваши секреты, то ответьте мне на один вопрос. Вы когда-нибудь слышали о некоем господине Либере, финансисте?
– Ба! – радостно заорал Гангерне. – Слышал ли я о своем шурине?
– Так я и знал, – сказал Луицци, – значит, это брат госпожи, как ее… Гаргаблу?
– Марианны Гаргаблу, в девичестве Либер. Антуан Либер, жирдяй из Тараскона, в котором смешались крови Прованса и Нормандии, то есть скупость и непомерная хвастливость, замешанные на хитрости и алчности.
– Настоящий Тюркаре, как мне сдается.
– Вылитый Тюркаре! Ведь он держал жену в черном теле, лишь бы забавляться в охотку с девицами, и напрочь не хотел вспоминать о сестре, помиравшей с голоду.
– Ну что ж! Надеюсь, – продолжал Луицци, – я смогу поведать о нем кое-что новенькое…
– Да ведь он уж помер!
– Ну тогда я, видимо, могу сообщить вам кое-что о его капиталах… Весьма вероятно, что они достанутся истинным наследникам господина Либера.
– То есть мне! – закричал Густав, загоревшийся при упоминании о миллионах дядюшки.
– Разве вас это касается, ваше сиятельство? – пренебрежительно обронил Луицци.
– Вам лучше знать, господин барон, – заметил Гангерне. – Ну вот что, – обернулся он к графу, – хватит жестикулировать! Господин Луицци в курсе!
– И с удовольствием войдет в ваш сговор, – улыбнулся Луицци.
– К тому же, – вспомнил Гангерне, – дело со стариканом Риго далеко еще не решено! Он дает два миллиона приданого, но кому?
– Племяннице, насколько я понимаю. Ведь так вы мне сказали?
– Э-э нет! Риго – бо-ольшой оригинал! Он подарил два миллиона, но никто не знает, кому именно – матери или дочери. Он поставил условие: они должны выйти замуж в один и тот же день, и только при выходе из церкви нотариус вскроет тщательно запечатанный пакет, который вручил ему папаша Риго.
– Черт возьми! – восхитился Луицци. – Неплохой номер он выкинул!
– Это, конечно, так, но ведь речь-то совсем не о том. Каким образом нам могут перепасть миллионы дядюшки Либера?
– Я скажу вам завтра. А пока сходите на «Двух каторжан». Изучите эту пьесу как следует, не хуже чем «Найденыша».
– А-а, понимаю, понимаю! Есть, наверное, некий секрет, который прорвет приличную дырочку в денежном мешке?
– Ну, примерно так. Что ж, приятного вам вечера. А я ожидаю сейчас кое-кого… Нужно навести последние справки.
– Тогда пока, до завтра, – попрощались два Гангерне, из коих один маркиз, и направились к выходу.
Луицци звякнул колокольчиком, вызывая Дьявола.
– Наглеешь на глазах, если не сказать хуже! – взъерепенился Дьявол, не успев появиться.
– Я? – только и смог вымолвить Луицци, ошарашенный столь резким выговором.
– Ты, кто же еще! Каково? Вот уже целых двадцать минут, как я вынужден околачиваться в прихожей.
– Уж больно ты шустрый, – с ненавистью в голосе произнес Луицци. – Ты уже покончил с твоим мандарином?
– Как и ты с твоими Гангерне.
– Ты посеял зло и пожнешь преступления…
– Нелохая мыслишка для такой дурьей башки, как твоя. Я посеял добро, дабы собрать хороший урожай злодеяний. И проповедую примирение, лишь бы еще ярче разгорелась ненависть.
– Это, конечно, шедевр, но я мало завидую его славе.
– Ты отлично продвигаешься в том же направлении, так что тебе не остается ни малейшего повода для зависти.
– Ты хочешь что-то сказать относительно моего проекта о женитьбе господина Густава Гангерне на мадмуазель де Мариньон?
– А что тут скажешь? Мне кажется, это просто очаровательная подлость.
– Ничего себе! – хмыкнул Луицци. – Это не больше чем месть… скорее даже небольшая мистификация.
– Я знаю: люди обожают давать своим преступлениям звучные и высокопарные названия, приятные и не соответствующие истине. Ты уже неплохо начал в этом разбираться; еще немного – и, подобно Гангерне, назовешь все недурственным розыгрышем.
– Ты хочешь отговорить меня от осуществления моего плана?
– Я не собираюсь ни отговаривать, ни способствовать тебе в этом деле.
– Однако именно так ты сделаешь, если расскажешь мне до конца историю госпожи де Мариньон.
– Бедняжка! – воскликнул Дьявол столь жалостливо, что заставил Луицци покатиться со смеху.
– Конечно же, она вполне достойна твоей жалости!
– Бедная, несчастная женщина! – склонил голову Дьявол.
