Решившись окончательно, Луицци начал действовать со стремительностью, свойственной не стесненным в средствах людям. Уже через два дня после откровений Дьявола в отношении госпожи де Мариньон барон гнал почтовых по большой дороге на Кан. А перед отъездом он не забыл поведать господину Гангерне и его сыну то, что знал об Оливии, и вручил им рекомендательное письмо к госпоже де Мариньон. Это письмо, не лишенное определенной ловкости слога, должно было, без всякого сомнения, подействовать на нее; приведем его целиком:
«Сударыня,
Ваше имя – единственное, что я нашел в книге визитов за время моей долгой болезни. Если я не пришел поблагодарить Вас лично, то лишь из опасения, что мне не хватит слов, чтобы выразить всю глубину моей признательности к Вам в попытках поведать свету о столь редких в наше время доброте и снисходительности. Более того, поскольку я не осмелился доверить бумаге свою благодарность, то мне пришлось попросить одного из своих лучших друзей засвидетельствовать Вам мое безграничное почтение. Зовут его – граф де Бридели, это одно из самых прекрасных имен Франции, и если только Вы позволите ему представиться Вам, то узнаете, с каким блеском он его носит. Печальная необходимость в чистом воздухе вынуждает меня покинуть Париж, и я уезжаю с глубокими сожалениями о том, что не могу лично сказать Вам, какие чувства, какое почтение и какую признательность я питаю к Вашему имени.
Арман де Луицци».
VII
ДВА МИЛЛИОНА ПРИДАНОГО
Последняя остановка
Было уже семь часов вечера, когда Луицци прибыл в Мур, маленькую деревушку в нескольких лье от Кана, где находилась последняя станция по дороге из Парижа в столицу Нижней Нормандии. Едва оказавшись перед дверью станционного двора, барон подозвал одного из кучеров и спросил, не может ли тот найти кого-нибудь, кто до наступления темноты проводит его в Тайи, поместье господина Риго. Кучер, к которому обратился Луицци, человек пожилой, худющий и измочаленный жизнью, стер об седло все то, что природа отпустила ему в той части тела, откуда растут ноги, но зато не оставил на дне бочонка с сидром свойственную нормандцам хитрость и зловредность. Вместо того чтобы прямо ответить на вопрос, он свистнул мальчишке из конюшни и спросил его:
– Эй, ты, слышь, сколько отсюда до Тайи?
– А я откуда знаю? – бросил мальчишка, обменявшись неуловимой ухмылкой со стариком.
– Ничего себе! – воскликнул барон. – Вы же местные и не знаете расстояния от вашей деревни до соседнего поместья?
– Право слово, не знаю, – отвечал ему кучер, – мы, честные нормандцы, люди простые, бесхитростные и всегда следуем прямо, не сворачивая со своего пути, а наш путь – это большая дорога. А что справа, что слева – нам до того дела нету.
– Может быть, вам будет дело до этой монетки в сто су, – не отставал Луицци, – а заодно она вернет вам память?
Кучер, обласкав вкрадчивым взглядом экю, не без издевки протянул:
– Э-э-э! Вы можете дать мне в десять раз больше, но я все равно не смогу сказать того, чего не знаю.
– В таком случае пусть мне дадут лошадей и кучера, который, возможно, лучше знает здешние дороги, чем вы.
– Навряд ли это у вас получится, – спокойно возразил нормандец, – на данный момент здесь нет никого, кроме меня, и вы не найдете других лошадок, кроме моих, а мы всего пять минут назад вернулись из Кана.
– Ну что ж, тогда узнай дорогу в Тайи, и поехали.
– И вы думаете, сударь, – нормандец отвернулся с явным намерением прекратить пустой разговор, – что я погоню несчастных животных по дрянной дороге из-за каких-то сорока пяти су в один конец? Придется вам подождать, вы не лучше других.
– А что, разве кто-то еще ждет лошадей?
– Именно так, сударь; там, в зале ожидания, трое или четверо путников, которые торопятся, кстати, не меньше вашего, но коротают время в разговорах.
– Ну что ж, раз так, – вздохнул Луицци, – поставьте мой экипаж под навес; придется ночевать здесь, а завтра на рассвете отправляться дальше; уже поздно, и у меня нет ни малейшего желания месить грязь на проселке, чтобы среди ночи нагрянуть к незнакомому мне человеку.
При этих словах кучер остановился и все с той же кривой ухмылкой и непроницаемым взглядом нормандца, который видит тем лучше, чем меньше кажется, что он вообще что-нибудь видит, спросил:
– Вы незнакомы с господином Риго?
– Пока нет. А ты, малый, похоже, знаешь его?
– Что да, то да, ведь он любит, чтобы я его возил.
– Вот черт! И ты не знаешь, где он живет?
Вся лукавость на лице достойного уроженца Нормандии тут же пропала, уступив место выражению полного идиотизма, когда он ответил:
– Все очень просто: господин Риго приезжает сюда на собственных рысаках, а потом я везу его в Кан или в Эстрею, но я никогда не был в его поместье.
– И все-таки, судя по всему, ты хорошо его знаешь, а значит, ты виделся с ним не только на большой дороге. Как вы могли общаться, если ты впереди на своей кляче, а он в экипаже?
– А кабаки на что? – ухмыльнулся кучер. – Эх, славный человек – господин Риго, он всегда полон сострадания, что к людям, что к животным; разве он может равнодушно проехать мимо хоть одного кабака? Каждый раз кричит мне: «Эй, Малыш Пьер! Пусть твои бедные лошадки немножко передохнут!» Потом выходит из коляски и никогда не выпьет ни рюмочки водки, ни кружки сидра, не заказав мне того же, что и себе. Он настоящий честный нормандец, у которого что на уме, то на языке, и между делом мы о многом успеваем поговорить.
– И о чем же? – навострил уши Луицци, обрадованный возможностью узнать что-то хорошее о господине Риго.
– Ба! Да мы болтаем о том о сем, о тех и других, – сказал кучер, – а потом я прыгаю в седло и еду прямо, как по струнке, ибо, видите ли, меня нисколько не волнуют чужие дела.
– Получается, что вы не знаете племянниц господина Риго?
– Почему же, отлично знаю и мать, и дочь, и даже бабушку.
– Так-так, – Луицци пристально вгляделся в лицо нормандца, – и что, они и в самом деле красавицы?
– Ох-хо-хо, – вздохнул нормандец, – вот бабулька – та действительно была красавицей в свое время.
– Ну так, а дочь ее и внучка?
– Что до них, – сказал кучер, – то это дело вкуса, но вот бабушка ихняя, знаете, была просто самим совершенством, как ни посмотри.
– Так ты знал ее во времена молодости?
– Пресвятая Богородица! Конечно, ведь все мы здешние. Я вырос с папашей Риго и его сестрой. Сорок пять лет назад она была младшей горничной на этом самом постоялом дворе, а ее брат служил здесь кучером, как и я. Это уже потом они переехали в Париж, где малышка Риго быстро выскочила замуж. А ее братишка поступил в кавалерию и благодаря доскональному знанию лошадей быстро выслужился до главного кузнеца. И что еще – они славные, честные люди, истинные нормандцы навроде меня, всегда действуют прямо, без околичностей, как и я всю свою жизнь; ничего плохого о них сказать не могу.
