Желая сгладить, насколько возможно, причиненное подруге горе, Эжени даже вызвалась помочь ей нарядиться, как подобает, чтобы Тереза в наилучшем виде явилась перед нанимателями. Но Тереза отказалась и быстренько убежала, пообещав, что потом расскажет о результатах своей встречи. А вечером следующего дня к Эжени должен был прийти Артур; но уже давненько его визиты стали предметом сплетен, и Жанна, раздраженная нашептываниями соседей, заявила дочери, что если бы она хоть на сотую долю поверила в то, что ей рассказывают, то немедленно выставила бы ее из своего дома. Двумя неделями ранее Жанна уже угрожала дочери, на что Эжени не обратила особого внимания, подумывая о возможности самой покинуть дом матери, не дожидаясь, пока та исполнит угрозу. Тогда это означало бы еще одним горем больше, причем горем незаслуженным; но теперь ее изгнание превратилось бы в публичное унижение, в справедливое наказание – по меньшей мере в глазах посторонних; Эжени потупилась, ничего не ответив, а Жанна не усмотрела в ее покорности ничего подозрительного. Потому утром, вместо того чтобы прямиком направиться к ателье госпожи Жиле, где она снова работала, Эжени, уверенная, что за ними будут усиленно шпионить, побежала к Артуру, чтобы отменить его вечерний визит. Она быстро вошла в особняк, бросив консьержу на ходу имя леди Ладни, но не остановилась на втором этаже, а поднялась на третий, к скромным апартаментам, которые занимал Артур. Эти апартаменты состояли из маленькой прихожей, гостиной и спальни, расположенных анфиладой. По воле случая дверь, выходившая на лестницу, оказалась открытой; Эжени быстро пересекла прихожую и гостиную и подошла к закрытой на задвижку двери в спальню, из-за которой донесся голос Артура, услышавшего, как кто-то давит на дверь:
«Кто там?»
«Это я, Эжени», – отозвалась бедная девушка; ее кинуло в дрожь, так как ей показалось, что Артур с кем-то шепчется. Было семь часов утра, поэтому его ответ не удивил ее:
«Подождите минутку, я сейчас встану и выйду к вам».
Эжени присела в уголке, вся в напряжении: не почудится ли опять шепот? Она уже хотела подойти опять поближе к двери, как вдруг кончик розовой ленты, словно нарочно выглянув из-под складок задернутой шторы, бросился ей в глаза. Эжени побледнела и вскочила как ужаленная, а затем тихо подошла к окну. Какой-то миг она колебалась, потом осторожно, словно перед ней дышало жаром раскаленное железо, отдернула занавеску и увидела свой чепчик, одолженный накануне Терезе; Эжени оглянулась вокруг с негодованием и каким-то невыразимым ужасом и под подушкой на канапе разглядела свой лучший шейный платок. Она продолжила поиски: в углу валялись ее чудесные вышитые чулки, скомканные и небрежно брошенные, видимо, через всю комнату; похоже, Тереза поспешно стягивала с себя все то, что с таким трепетом берегла Эжени. Это незначительное на первый взгляд обстоятельство потрясло бедную девушку до глубины души, представив ясную картину падения Терезы: до чего же докатилась эта простая девчонка, эта столь аккуратная и элегантная кокетка! Эжени ужаснулась, а потом задалась вопросом: а она сама, будучи во власти того же соблазнителя, чем она лучше? Не раскидала ли она куда попало все чувства, зовущие к скромности и порядочности, точно так же, как Тереза разбросала свои одежды? И страх перед пропастью порока так глубоко проник в душу Эжени, что возобладал даже над гневом и негодованием, которые испытала бы любая женщина на ее месте.
Артур появился как раз в тот момент, когда Эжени, растерянно стоя посреди гостиной, держала в руках злосчастные чулки, чепчик и платок. Он подошел к ней, не зная, как начать, как слезами или угрозами предупредить скандальную сцену ревности. Но Эжени не дала ему времени на ложные угрызения: она смерила его взглядом, полным холодного презрения, и с омерзением в голосе произнесла:
«Милорд, сыну пэра Англии, гуляющему с бедной девушкой, не подобает пускать ее по миру в поисках приличной одежды, чтобы она могла достойно войти в особняк своего любовника. Передайте вашей побирушке, милорд, пусть примет от меня эту подачку!»
Она бросила оторопевшему Артуру вещи, которые держала в руках, и направилась к выходу. Желая удержать ее, юноша быстро подбежал к двери. Но она не стала соревноваться с ним в силе и, смерив его еще раз тем же ледяным взглядом, спокойно расположилась в кресле.
«Эжени, – заискивающе произнес Артур, – Эжени, выслушай меня и прости…»
Девушка посмотрела ему прямо в глаза, и впервые хищный и жгучий взгляд Артура поник перед холодной женской твердостью.
«Эжени, – продолжал он, вставая на колени, – Эжени, выслушай же меня! Только тебя я люблю! Только тебя я хочу любить и обожать!» – С этими словами он взял ее за руки, желая притянуть к себе.
«Осторожнее, милорд, – ответила она, – ребеночка помнете».
«Боже милосердный! – чуть не поперхнулся Артур. – Ты будешь матерью? О-о, если это правда, Эжени, можешь рассчитывать на меня. Я возьму ребенка к себе, дам ему воспитание и имя».
«Это будет справедливо, милорд; уж вы-то знаете, что он ваш».
Тут Эжени решительно поднялась и быстро выбежала из гостиной, а затем и из особняка.
Вот тут-то ее и настигли горькие слезы и рыдания, прорвавшие плотину, воздвигнутую перед ними гордыней униженной и оскорбленной девушки; в какую-то минуту ее охватило полное безразличие к себе самой и своей судьбе, что, безусловно, является кратчайшим путем к самоубийству. Но отчаяние продолжалось недолго, ибо сила этой женщины, как, впрочем, и многих других, заключалась в ее слабости; она осознала, что слишком сладким триумфом будет ее смерть для ничтожного ловеласа, вогнавшего ее в могилу!
Так что стоило еще пожить. Но не в окружении унизительных напоминаний о ее несчастьях. Не успев вернуться домой и повидаться с матерью, она уже решила свою судьбу – завербовалась на работу за пределами Франции.
В то время некоторые предприимчивые дельцы разыскивали повсюду смышленых портних для импорта в Англию французской моды, бывшей там в большой цене. Любыми способами они старались завлечь молодых и красивых девушек, чтобы они своей собственной привлекательностью демонстрировали англичанкам преимущества новых туалетов. В ателье госпожи Жиле частенько обсуждалась выгода подобных контрактов для тех, кто согласится выехать за рубеж. Но в те времена чужбина еще пугала большинство парижан, для которых даже путешествие по Франции было подвигом, и дельцы с трудом находили желающих пойти на столь рискованное предприятие. Поэтому Эжени приняли с распростертыми объятиями. Она уже пользовалась известностью в определенных кругах благодаря своему мастерству, и если и не добилась крайне выгодных условий контракта, надлежащих ей, по общему мнению, то только потому, что ее не столько заботило высокое жалованье, сколько немедленный отъезд подальше от Парижа. Она лишь оговорила, чтобы большая часть предназначенных ей выплат выдавалась на руки ее матери, а за собой оставила самую скромную сумму плюс право в любой момент вернуться во Францию, если в Англии ей не понравится.
Силы человеческие имеют предел, дальше которого, как ни старается человек, он только устает, а может и надорваться. Любая другая женщина на месте Эжени израсходовала бы остатки душевной энергии на истерики, слезы и смакование безысходности своего положения, она же отдала последние силы выполнению своего решительного плана. Вернувшись домой, Эжени упала в полном изнеможении, и, наверное, поэтому до нее еще раз дошли мольбы Артура. Он прислал ей письмо и по странному стечению обстоятельств советовал Эжени сделать как раз то, что она уже сделала.
