Каролина.
Каролине от Анри
Я получил Ваше письмо, Каролина. Да, Вы чисты перед Богом, Вы, проявившая милосердие к безумцу! Однако Вы страдаете; разве ангелы тоже плачут? О! Неужели Вы, обладая способностью одним словом перечеркнуть отчаяние души моей и успокоить ее, неужели Вы безутешны? Не знаю, отчего Ваши муки, Каролина; но если в чьей-то власти, кроме Вас самих, прекратить их, то знайте, что есть у Вас один друг, который дышит только Вами и будет жить дальше лишь ради Вас. Простите меня за сумасбродное предположение, но если обет, который Вы должны вскоре произнести, продиктован тиранией опекуна или же кого-либо из Ваших наставниц, то будьте уверены: одно Ваше слово – и я сумею освободить Вас! Возможно, я заблуждаюсь, но мне кажется, что такая грация и красота не имеют права добровольно обречь себя на погребение в скиту. Только полная безысходность или угрызения совести могут заставить человека уйти навечно в обитель мрака; а если добродетель и находит там убежище, то не раскрывается во всем своем блеске, не достигая основного земного предназначения – своим примером воодушевлять слабых и наставлять на путь истинный заблудших. Неужели существо, сумевшее зажечь своей красотой столь пылкую страсть к его праведному сердцу, существо, которому небо обязано великим счастьем за всю ту радость, что оно может принести другим, неужели это существо должно жить в удалении от всех, включая меня, в равнодушии ко всем, в том числе и ко мне? Нет, это невозможно! Должно быть, есть какая-то темная сила, которую Вы не смеете оттолкнуть, заставляющая Вас пойти на столь ужасное самозаклание. О! Я все разузнаю, и если это так, если я не ошибаюсь, то горе тем, кто дерзнул на насилие над Вами! Мне известно, в чьих руках Ваша судьба! Я непременно повидаю этого Вашего опекуна и допрошу его с пристрастием! О! Теперь мое сердце разрывает не собственная печаль, а Ваша; Вы страдаете, Вы написали мне об этом, и, значит, я имею право… право взять Вас под защиту, а может, и спасти Вас… Теперь в жизни моей есть цель; я счастлив, я горд! Вы можете рассчитывать на меня.
Анри.
«Ну и ну! – хмыкнул про себя Луицци, дочитав эти строчки. – Экий шустряк выискался! Прямо в дрожь бросает, когда подумаешь, что ответила ему моя бедная сестренка. Боюсь, она из тех схимниц, настолько проникнутых любовью к Богу, что никак не могут не запылать от первой же искорки мужской любви!»
В этих размышлениях Луицци пробежал глазами постскриптум Анри, которому он не придал никакого значения:
«В этом же конверте вы найдете письмо госпожи Жели, предназначенное ее дочери. Я переправляю его через Вас, дабы оно миновало излишне придирчивые очи настоятельницы».
Луицци перешел к ответу Каролины.
Анри Донзо
Если я и пишу Вам еще раз, сударь, если и совершаю еще один грех, то только для того, чтобы искупить предыдущий. Я свободна, сударь, и лишь по собственной доброй воле принимаю схиму; потрудитесь же воздержаться от каких-либо действий, могущих поставить под сомнение тот очевидный факт, что я счастлива своей участью. Никогда я не чаяла и не хотела никакой другой.
Сестра Анжелика.
P. S. Вы найдете здесь же ответ Жюльетты ее матушке.
«Четкий и ясный ответ, – подумал Луицци, – просто блестяще! Крайне любопытно, нашел ли наш ловелас удобоваримое возражение на столь категорическую отставку».
Каролине от Анри
Сударыня, умоляю, прочитайте это письмо – оно написано уже не безумцем, опьяненным мгновением радости и надежды куда больше, чем отчаянием, а просто честным человеком, который имеет право на оправдание. Соблаговолите же его выслушать. Я неплохо знаком с обстоятельствами Вашей жизни; знаю, что у Вас нет ни родных, ни друзей, и Вам не от кого ждать совета или покровительства. При всем том, если бы Вы попали в монастырь в возрасте, достаточном для объективной оценки внешнего мира, то я скорее всего решил бы, что Вы ищете там избавления от одиночества, с которым не пожелали бороться по-другому. Но раз вы с самого детства воспитывались людьми, прямо заинтересованными в том, чтобы вынудить Вас принять решение, отдающее им Ваше состояние, то вполне мог предположить, что Вас запутали или запугали, что угрозами, обманом, а то и силой Вам внушают мысль о необходимости шага, абсолютно, как я теперь знаю, добровольного. Подобное подозрение весьма позволительно, если учитывать Ваше одиночество; вокруг столько семей, которые никакой силой не могут вырвать своих чад из плена обязательств, принятых ими под властью искусно внушенных идей, столько плачущих матерей, которые не способны смягчить лютую прожорливость лицемерок в рясах, замутивших головы наивным воспитанницам и противопоставляющих материнскому горю пресловутое призвание, существующее на самом деле только в затуманенном сознании несчастных детей, попавших во власть святош. Я вполне имел право заподозрить в отношении Вас то, что верно для многих других. Именно так я и подумал, когда Вы признались, что монастырское безмолвие таит жестокие страдания. Я неправильно понял Вашу мысль – пусть это послужит моим извинением. Вы счастливы – вот все, что мне нужно, большего я не желаю. Я, правда, не могу понять такого счастья, уж простите меня великодушно. Мысли о мирских радостях столь далеки от владеющих Вашим сознанием идей, что Вы тем более не поймете меня, если я попробую рассказать о том, что Вас ожидает на другом пути. Каролина, у Вас нет матери, нет родных; но женщина, которая дает любимому священный титул мужа, обретает в его лице и мать, и семью. Ее жизнь сладка от счастливой атмосферы нежности и теплоты приютившего ее дома, а будущее светло в ожидании того дня, когда маленькое существо потребует от нее святой материнской любви и вернет безмятежную любовь детства. Она полюбит и будет любима. В этих словах заключено все счастье, ниспосланное Богом на Землю. Я не говорю о любви Вашего избранника, каким безграничным обожанием он ответит Вам за данное ему счастье; Вы вряд ли сможете понять, Каролина, если я скажу, с какой гордостью он будет всем указывать на Вас со словами: «Она – самая красивая, самая достойная, самая целомудренная!» Еще меньше вы поймете, если я скажу, какое упоительное очарование таится в союзе двух сердец, живущих друг другом, объединивших две жизни в одну, в улыбках, адресованных друг другу, в общей радости от всего и везде: на шумном празднике, где они вместе предаются светским развлечениям, на тихой прогулке в лесу, где они мечтательно прислушиваются к пению птиц, или же на блестящем спектакле, где все завидуют их легкомысленно веселому счастью, или когда, взявшись за руки, они возвращаются домой, доверительно перешептываясь о своих кротких чаяниях на прекрасное будущее и сиюминутных впечатлениях, или когда они остаются возле домашнего очага в кругу семьи и любящих друзей. Их счастье выглядит легковесным в окружении серьезных привязанностей, их преданность кажется великой тайной, ибо только они знают, насколько велика их любовь. Ах! Сколько во всем этом невыразимого блаженства, против воли переполняющего сердце! Но, чтобы осмелиться мечтать о нем, чтобы обрести в нем надежду, утишающую боль, нужно пройти через любовь и страдания; а вы не любите и в то же время счастливы; нужно почувствовать себя проклятым, завидующим счастью ангелов, а вы и так словно на небесах; нужно быть мною, но не Вами. Прощайте же, Каролина, прощайте. Вы не услышите больше обо мне. Господь, видимо, только затем посылает ангелов на землю, чтобы сеять отчаяние и смерть!
