Не вставая с места, госпожа де Серни повернулась к барону, внимательно на него посмотрела и промолвила с открытой улыбкой:
– Вы искусно изложили ваш тезис, но я не считаю его верным. Мне кажется, что если уж женщина действительно заслуживает восхищения, то мужчина должен восторгаться ею целиком. Только в том случае, когда ее достоинствам дают очень низкую оценку, их легко забывают.
– Ах, как вы ошибаетесь, сударыня! – возразил Луицци. – Соблаговолите выслушать меня, не придавая моим словам ложного смысла, и, возможно, вы признаете, что я прав.
– Что ж, слушаю вас. – Госпожа де Серни скрестила руки на черной подушке и изящно положила на них головку.
– Есть одна вещь, – продолжил Луицци, – в которой вы должны быть совершенно убеждены, сударыня: вы внушаете искреннее и настоящее уважение, вы заслуживаете глубокого и чуткого почтения. Но вы должны быть также совершенно убеждены в том, что легко если не забыть об этих серьезных чувствах, то по меньшей мере подчинить их самому пылкому, самому живому обожанию, хотя и безнадежному.
– Согласна, сударь, – подхватила госпожа де Серни с улыбкой, – я не настолько лицемерна, чтобы отрицать это.
– Отлично, сударыня! – Луицци вновь принялся рассуждать: – Итак, невинная любовь может временно возобладать над уважением, но и безрассудное желание может временно возобладать над невинной любовью. Мужчина оценивает красоту, грацию, ум, и любовь вспыхивает в нем вопреки его воле. Кто увидел бы сейчас это прелестное лицо, кокетливо лежащее на красивых руках, это грациозное, восхитительное, безукоризненное тело, эти распущенные волосы, не имеющие ничего общего с обыкновенно вычурной прической, а естественно ниспадающие на божественные плечи; кто вдохнул бы пьянящий воздух вашей обители, где приглушенный свет создает атмосферу тайны, тот, сударыня, может быть, на один-единственный миг забыл бы о почтении к вашей добродетели и трогательном уважении невинной любви, потому что нет ни одной женщины в мире, которая оказывала бы такое сильное, такое умопомрачительное воздействие, и возмечтал бы о несказанном счастье обладания божественной красотой.
Пока Луицци говорил робким и взволнованным голосом, госпожа де Серни опустила глаза, медленно приподняла голову и села на диван, на котором она до сих пор возлежала. Яркий румянец оживил лицо графини, а прерывистое дыхание свидетельствовало о том, что слова Луицци взволновали ее. Но барон воспринял это как смущение и стыд, вызванные его рассуждениями, и воскликнул:
– Я не думал обидеть вас, сударыня, я лишь сказал правду в ответ на ваш основной вопрос. Возможно, я был не прав, вдаваясь в подробности, но я не хотел вас ранить. Я говорил о пламени, которое невольно способна разжечь каждая красивая, как вы, женщина, но которое вы одна можете сделать чистым, не загасив его.
Госпожа де Серни ничего не ответила, но выглядела она уже менее смущенной и озабоченной. Луицци не захотел оставить у нее неприятное впечатление и продолжил:
– Стоит ли мне обвинять вас, чтобы защитить себя? Нужно ли рассердить вас, чтобы вы успокоились? Сказать ли вам, что это ваша вина быть одновременно святой и обольстительной?
– Нет, нет, – с улыбкой остановила его госпожа де Серни, – бесполезно начинать сначала. Я удовлетворена вашим разъяснением. Вы только что дали мне понять, что с женщиной можно говорить в вежливой форме о самых дерзких вещах.
– О, сударыня…
– Я не сержусь на вас. Наоборот, я признательна вам за урок, но, в конце концов, сударь, мы еще не затронули предмета, по причине которого вы находитесь здесь. Я вас попросила дать объяснения, а мы еще очень далеки от цели.
– О чем вы? – Луицци изобразил недоумение.
– «Я мог бы успокоить вас, – сказали мне вы, – относительно ухаживаний господина де Серни за госпожой де Карен». Соблаговолите объяснить, откуда у вас подобная уверенность?
– Извините меня за то, что я восхвалял госпожу де Карен в вашем присутствии, сударыня, – произнес барон, в чьи планы не входило отвечать ни откровенно, ни оскорбительно, – но в качестве доказательства невиновности несчастной Луизы я поклянусь своим счастьем.
– Значит, у вас есть доказательства?
– Я в этом убежден.
– И все?
– Все.
– Но мне показалось, вы вкладывали иной смысл в ваши слова, сударь.
– Прошу вас, – взмолился барон, – не придавайте им значения, которого они не имеют.
– А что я должна думать, сударь, – возмутилась графиня, – как не то, что вам одному откуда-то известна причина, по которой связь, бывшая у всех на устах, не имела известных неблаговидных последствий?
– А вы верите в неблаговидные последствия? – ухмыльнулся барон.
Багровая краска залила лицо госпожи де Серни, а вопросительный взгляд, направленный на барона, свидетельствовал, что он зашел слишком далеко.
– Почему вы считаете, что я не должна в них верить, сударь?
Луицци стал искать пути к отступлению и пробормотал смущенно:
– Чувства господина де Серни, его принципы…
– Что до принципов верности, то господин де Серни не может служить примером.
– Его позиция…
– Его позиция прекрасно допускала связь с дочерью маркиза де Воклуа.
– Его любовь к вам…
– Мы никогда не слыли страстными супругами.
– Я могу засвидетельствовать безупречную порядочность госпожи де Карен.
– Это не ответ, сударь! Почему я не должна верить в неверность господина де Серни?
Слова о неверности заставили рассмеяться барона. Почувствовав себя прижатым к стенке настойчивыми вопросами графини и подобрав ответ, который можно понять двояко, Луицци постарался произносить каждое слово как можно медленнее:
– Неверность – это преступление перед любовью, на которое, как вам… вам доподлинно известно, господин де Серни… не способен.
Казалось, Леони испытывала невыносимые муки, но в то же время она решительным образом намеревалась вырвать у барона однозначный ответ. С вызовом и яростью она потребовала:
– Откуда мне известно, что господин де Серни не способен на это? Послушайте, сударь, обычно вы искусно и легко обо всем рассуждаете, а сейчас не можете ясно выразиться, чтобы я поняла то, о чем вы хотите мне поведать.
– Разве я хочу что-нибудь поведать вам? Зачем вынуждать меня на объяснения, – в голосе Луицци проскальзывали умоляющие нотки, – если вы и так прекрасно меня поняли?
– Я? – Госпожа де Серни восхитительно разыграла удивление. – Ничего я не понимаю! Только то, что у вас есть основания, мне абсолютно неизвестные, таить от меня мотивы вашей убежденности.
Наконец барону надоело поразительное упорство госпожи де Серни, и он захотел положить конец этой затянувшейся двусмысленности. Тем не менее ему было неловко ранить чем бы то ни было женщину, которая, по правде говоря, заслуживала только сострадания за свое несчастье и уважения за покорность судьбе. Луицци промолвил ласково:
