Смех Сатаны зазвучал в ушах барона еще злораднее, и тот, раздраженный наглой выходкой своего раба из ада, закричал изо всех сил:
– Пошел прочь! Пошел прочь!
Дьявол исчез, прошептав на ухо Луицци:
– Хозяин, обрати внимание, ты сам меня прогоняешь.
Графиню удивило непонятно кому адресованное восклицание Армана, она посмотрела на него с беспокойством, но барон утешил ее:
– Простите мне, Леони, несуразность этих слов, но, пока Вы спали, я погрузился в грустные размышления, и на время грозные предзнаменования унесли меня далеко от вас.
– Я тоже, Арман, – живо призналась она, – я тоже в тяжелом, свалившем меня сне получила зловещее предостережение, если Бог и впрямь иногда дает через сон способность понимать будущее, все то, что наш разум или, вернее, сердце не может предвидеть.
– И что вам снилось? – Судьба без конца наносила Луицци удары сверхъестественными откровениями, и он вновь пытался увидеть знамение вне обычных вещей, управляющих поведением других людей. – Что за сон?
– Мне привиделось, – взгляд графини как бы погрузился в прошлое, чтобы не забыть ни одной подробности, – мне привиделось, что я находилась в нищенской комнате бедного деревенского постоялого двора, при всей убогости, мне ее предложили как самую лучшую в доме, мне сказали, что здесь жила важная персона. Подождите минутку, – припоминала она тихим голосом, – этой важной персоной был папа римский.
– Комната, где останавливался папа? – поразился Луицци. – Как странно!
– Нет, ничего странного, – возразила госпожа де Серни, – такая комната действительно существует в Буа-Монде. Я часто слышала об этом, и поскольку со вчерашнего дня не единожды думала о том, чтобы скрыться рядом с этой деревней в доме моей тети, госпожи де Парадез, неудивительно, что мне приснился такой сон, теперь я понимаю. Итак, я была больна и лежала в убогой комнатушке, ночной холод пронизывал одновременно и тело, и сердце.
– Да, – грустно молвил барон, – холод оказал воздействие даже на ваш сон, а истинное страдание внушило ощущение воображаемой болезни.
– Возможно, – согласилась графиня, – но с моими страданиями от холода никак нельзя связать то, что мне привиделось, а слова, услышанные мною во сне… таким странным образом совпали с теми, что ты произнес здесь наяву…
– Продолжай, продолжай, – барон называл ее то на «вы», то, как она его сейчас – на «ты», они оба то безотчетно переходили на язык близости, то оставляли его, когда говорили о чем-то, не затрагивающем их общей участи, то снова возвращались к нему, если возникала необходимость напомнить друг другу, что отныне они навсегда принадлежат один другому.
Графиня, как и в начале, продолжила свой рассказ печальным и полным тревоги голосом:
– Итак, я болела и лежала одна в этой нищенской комнате. Я говорю, что была одна, Арман, ибо там не было тебя, но все же кто-то стоял у изножья и у изголовья роковой кровати – мужчина и женщина. Мужчину, мне кажется, я узнала бы, если б когда-нибудь встретила: он был стар, одет с головы до ног во все черное, его бледное лицо несло на себе печать увядания и разврата. Длинные черные волосы, спадающие на лицо, несвежее белье и общее впечатление нечистоплотности его персоны дали мне право предположить, что это какой-то бедный странник, заглянувший сюда из любопытства, если бы я не заметила в его петлице разноцветную ленточку, которая, казалось, свидетельствовала о том, что этот человек был награжден многими важными орденами.
Услышав описание, странным образом совпавшее с последним обличием Дьявола, Луицци оцепенел от ужаса и, приблизившись к Леони, сказал очень тихим, дрожащим голосом, который совсем не соответствовал его простым словам:
– Так у него была ленточка в петлице!
– Да. – Леони не обратила внимания на испуг барона. – А женщина, стоявшая в ногах, была молода и, возможно, показалась бы мне красивой, если бы не направленный на меня свирепый взгляд, вонзавшийся в мое сердце как раскаленное железо.
– Вы запомнили лицо девушки?
– Не четко. Временами она мне казалась молоденькой, лет шестнадцати, чистой и искренней, несмотря на ее горевшие огнем глаза, то вдруг казалась значительно старше, и тогда ее выражение непристойного бесстыдства наводило на меня ужас. Как бы там ни было, они оба стояли у моей постели: мужчина – в изголовье, а женщина – в ногах. Женщина заговорила первой:
«Ну что, хозяин, ты доволен?»
Взгляд мужчины сделался еще ужаснее, чем у женщины, и он ответил:
«Для этой хорошо…»
Графиня остановилась, подумала, потом продолжила:
– Он называл ее Жанеттой или Жюльеттой… Не знаю. Не важно. «Для этой хорошо, – повторил он, – она стала недостойной изменницей, теперь она моя. А та, другая, отреклась от Бога? Осуществилось кровосмешение?»
«Нет еще», – откликнулась женщина.
«Тогда иди, – приказал мужчина, – и поторапливайся, ведь время идет и роковой срок вскоре истечет».
«Ухожу, хозяин, – повиновалась она и, повернувшись ко мне, добавила с жестокой улыбкой: – Теперь можешь умирать, любовник бросил тебя ради меня, ты его никогда не увидишь».
Она произнесла эти слова и исчезла, а мужчина, положив свою железную руку на мое сердце, крикнул:
«Иди за мной, падшая женщина, недостойное создание, ты – моя».
Тут я проснулась, и мне показалось, что твои слова, произнесенные надо мной, умирающей, раздались словно эхо услышанного во сне.
– Скорее всего именно мои слова, – сказал Арман, – ты услышала, наполовину проснувшись, когда реальность еще мешается с бредом воображения.
Луицци находился под впечатлением услышанного и наравне с графиней испытал ужас, особенно в том месте, когда человек из сна сказал о кровосмешении и душе, отрекшейся от Бога.
Напуганный тем, что недавно услышал от Сатаны, Луицци разгадал во сне Леони страшное предупреждение своего зловещего наперсника и мысленно назвал каждого из действующих лиц этой сцены, что было не сложно: женщина эта – Жюльетта, мужчина – Сатана. Но упоминание в рассказе о кровосмешении дало ему понять, до какой степени он позволил Дьяволу сбить себя с толку, ибо не мог связать это понятие ни с чем в своей жизни. Однако он приложил все усилия, чтобы изгнать из сердца Леони ее страхи и сомнения. Он применял такие веские доводы, что, желая убедить ее, убедил в первую очередь себя.
Тем временем кучер сдержал слово, и они приехали в Фонтенбло. Луицци велел остановить экипаж у въезда в город, чтобы кучер не смог рассказать, где они нашли пристанище. Барон сразу подумал о том, чтобы Леони вошла в город незамеченной. Оставив ее ненадолго в берлине, он отправился за всем необходимым для женщины, вынужденной передвигаться пешком. Красивый и элегантный барон зашагал по улицам Фонтенбло. Он зашел в магазин, купил графине шляпу с вуалью, шаль и, удивляя прохожих своими покупками, вернулся к ней. Потом они вместе вошли в город и остановились в гостинице «Кадран Бле», в двух шагах от почты у большой дороги. Там Луицци и графиня, не рискуя быть узнанными, могли нанять частную повозку или воспользоваться общественным экипажем для дальнейшего путешествия. Это позволяло им не ходить пешком по городу, где в любое время можно встретить праздно прогуливающихся парижан.
