Благодушное довольство Луицци омрачалось лишь тревогой, выполнена ли эта миссия, и он прибегнул к самому легкому способу, чтобы, не сходя с места, узнать обо всем. Тем более Луицци обратил внимание, с какой легкостью он позволял властвовать над собой тому, кого он называл рабом. Он решил предъявить свои права, благодаря чему он неоднократно противостоял злому гению.
Итак, он позвал Сатану. Сатана появился одетым еще необычнее, чем во все предыдущие разы. Он принял причудливое обличье Акабилы в жокейском наряде. Его сгорбившийся и боязливый облик выражал повиновение малазийского раба, впрочем, в любой момент готового восстать и отомстить за себя.
Луицци был далек от мысли, что все, о чем он только что думал, внушил ему Сатана, но он предполагал, что Дьявол догадался о его намерениях, поэтому-то и принял покорно облик раба. Луицци смерил его уверенным взглядом, заставившим Сатану опустить глаза, и спросил повелительным тоном:
– Густав уехал в Тайи?
– Уехал, повелитель, – ответил Сатана.
– Он выполнит мое задание?
– Это дело будущего, я не могу тебе сказать.
– Ты прав, но с каким намерением он уехал?
– Вот, – Сатана бросил на стол перед Луицци пергамент, – это объяснит тебе все лучше, чем любой длинный рассказ, у тебя наверняка нет времени слушать.
Луицци развернул пергамент и увидел генеалогическое дерево.
– Что это значит? – воскликнул Луицци.
– Посмотри хорошенько и прочитай как следует, – ответил Дьявол. – Ты из очень хорошей семьи, чтобы не разобраться в генеалогическом дереве, и получил отличное образование, чтобы не знать закона, определяющего наследников, поэтому ты должен понять, что господин Густав де Бридели и госпожа Пейроль одного происхождения и что господин Густав де Бридели получил по праву после смерти своего отца и бабушки наследство прабабки, и если бы семья Бридели вымерла, оно принадлежало бы последней наследнице семьи Кони.
– И Густав, этот мнимый наследник, узаконенный преступным путем, знает все обстоятельства?
– Да, прекрасно знает, – ответил Дьявол, – ведь это было предметом выигранного им процесса в Ренне благодаря стараниям твоего нотариуса Барне.
– Несчастная Эжени! В чьи руки я тебя отдал? – закричал Луицци, испуганно и умоляюще глядя на Сатану.
Но он не увидел дрожащего и жалкого раба, только что стоявшего перед его очами, – малазиец скинул смешную унизительную ливрею и стоял совершенно нагой с мерзкой ухмылочкой и хмурым взглядом каннибала, разглядывающего свою жертву, которую вот-вот сожрет.
Невыразимый ужас сковал Луицци, голова его закружилась, он почувствовал, что готов пасть на колени перед королем зла, и жутко закричал, решив просить пощады, и тут отворилась дверь.
Конец шестого тома
Том седьмой
I
Продолжение предыдущей главы
Дверь распахнулась, и вбежала госпожа де Серни.
Сатана во второй раз отступил от обычного порядка, принятого с Луицци, и остался в углу комнаты. Арман, уже готовый встать на колени перед своим рабом, распрямился и бросился к Леони, как испуганный ребенок к матери. Если бы страх, который охватил его, не сдавил ему горло, то Арман несомненно громко кричал бы, моля Леони о помощи, но он не мог ни произнести хоть слово, ни отвести взгляд от того угла гостиной, где неподвижно и зловеще застыл Дьявол.
– Арман, Арман, я слышала, как вы говорили с кем-то, спорили, мне показалось, вы не одни, однако здесь никого нет, ровным счетом никого. – Леони беспокойно оглядывалась.
Луицци, несколько оправившись от жестокого волнения, ответил:
– Никого, в самом деле никого, только угрызения совести, которые пожирают меня, только дьявольские мысли, которые овладевают мной.
Уловив глубочайшее отчаяние в дрожащем голосе барона, Леони печально взглянула на него, затем приложила свою белую и прохладную руку к бледному и пышущему жаром лбу Луицци и нежно проговорила:
– Арман, если прошлое для вас так ужасно, постарайтесь не думать о нем и обратите свой взор в будущее.
Дьявол захохотал, а Луицци содрогнулся.
– Увы, – Леони заметила движение барона, – боюсь, будущее страшит вас не меньше чем прошлое, похоже, вы впали в роковое отчаяние, предвидя его.
Луицци хотел успокоить Леони, но неожиданно за окнами раздался страшный крик:
– Они здесь, я узнал голос графини!
Дверь, которая вела во внутренние помещения гостиницы, тут же отворилась, и на ее пороге возник господин де Серни в сопровождении комиссара полиции и двух жандармов.
– Вот обвиняемая и ее сообщник, – граф указал сначала на свою жену, а затем на Армана.
Жандармы приблизились к госпоже де Серни. Строго и с достоинством она первая обратилась к ним:
– Не трогайте меня… Я пойду за вами.
– Тогда возьмите господина, – приказал комиссар, указав на барона.
Арман, растерявшись от вихря чувств и событий, оглянулся, как бы ища оружие, с помощью которого он мог бы защитить Леони и себя, но увидел лишь, как, дико сверкнув глазами, Сатана медленно поднял руку и указал на дверь в комнату Леони.
Не трусость и не расчет толкнули барона к этой двери, не низкое желание бросить Леони, не надежда, что он сможет ей помочь, если будет на свободе, а не в тюрьме, то был неосмысленный и невольный порыв, один из тех порывов к спасению, которые так неодолимо увлекают человека, находящегося в опасности, в общем, тело Армана бросило его вон из гостиной.
Ворвавшись в комнату Леони, барон увидел другую дверь, которая тоже оказалась не заперта, выскочил через нее на узенькую лестницу, быстро спустился, очутился во дворе, пересек его, выбежал на улицу и, как бы подталкиваемый высшей силой, побежал куда глаза глядят, пока не пересек весь город и не опомнился на большой дороге.
Ночь была темна, улицы пустынны.
Видимо, только поэтому барону удалось скрыться, так как уже в двадцати шагах от гостиницы он был недосягаем для жандармов, но даже если бы кто-то и встретил бегущего с непокрытой головой человека, то несомненно принял бы его за сумасшедшего или вора.
Когда наконец усталость взяла свое, барон остановился и сел у края дороги на одну из тех куч дорожных камней, которые постоянно напоминают путникам о том, что местные власти неустанно заботятся о состоянии дорог, тогда как выбоины на тех же дорогах дают понять, что их не ремонтируют никогда.
Прошло некоторое время, прежде чем Луицци, сидя на своем странном сиденье, почувствовал, как начало стихать бешеное биение его сердца, возбужденного долгим бегом. Он еще не мог думать, он слишком запыхался, чтобы на чем-нибудь сосредоточиться. Боль в легких мешала ему. И только когда воздух стал более или менее свободно проникать в грудь, Луицци начал приходить в себя, мысли завихрились в его голове. Увидев себя посреди большой дороги, он вспомнил о Леони, которую только что бросил одну, без защиты, оставил в лапах мужа, на потеху его злобе, и одновременно устыдился и ужаснулся самому себе.
