– Господин де Марей, а не слишком ли много вы на себя берете? Неужели вам удавалось добиться большего за счет меньших усилий?
Господин де Марей заметно смутился при этих словах; но барон не совсем понял, что заставило так побледнеть светского хлыща – то ли стыд оттого, что его прилюдно уличили в обмане, то ли благородное негодование от обвинения во лжи. Приятели де Марея, похоже, склонялись к последнему предположению, ибо, дружно вскричав, начали уговаривать приятеля:
– А! Вот это да! Вот это здорово! Не сердись, ради всего святого! Луицци просто невозможен, честное слово! Он, видно, верит в целомудрие нашей милой Лауры, которая готова выйти замуж в третий раз! Знайте же, дорогой барон, она похоронила уже двух муженьков!
Де Марей, который в первый момент, казалось, уже собирался вызвать Луицци на дуэль, вдруг взял себя в руки и, протянув руку барону, добродушно заявил:
– Право, Арман, не нужно так петушиться из-за этой курочки, куда более вредной, чем откровенная потаскуха; ведь она самым недостойным образом умудрялась скомпрометировать своих поклонников. Ее первый супруг был убит из-за нее на дуэли; за ним последовал в могилу и второй, и вовсе не ее заслуга в том, что многие из здесь присутствующих не перерезали друг другу горло из-за неприступной недотроги, в отношении которой нам хватило ума сначала объясниться, прежде чем дойти до крайностей. Так вот, господин барон: госпожа де Фаркли назначила вам свидание на понедельник, то есть на последний день карнавала. Прекрасно! Если во вторник утром еще не остынет ваше желание драться за ее честь – то в этот день я весь к вашим услугам, но только в этот день – поймем друг друга правильно. Ибо я твердо убежден, что всему свое время и место, а потому уже в среду, перед лицом Великого поста, я не отвечу на ваш вызов, ибо лично для меня огонь праздничных безумств превратится в пепел.
– Честное слово, – нерешительно и смущенно ответил Луицци, крайне недовольный собой и всем светом и раздраженный своим вечным непониманием происходящего. – Честное слово, я не могу сейчас ответить ни да, ни нет… Отложим все до утра… до вторника.
– До вторника! – повторили юные балбесы, покатываясь со смеху. – Надеемся, вы не откажетесь угостить нас во вторник славным обедом? А госпожа де Фаркли окажет, так и быть, нам небывалую честь, соблаговолив сесть с нами за стол?
Такая убежденность напрочь спутала мысли Луицци; его угнетала мысль, что в свете с таким презрением отзываются о женщине, казалось бы, вовсе не заслуживавшей такого отношения. Он вернулся домой в твердой решимости впредь полагаться только на свои собственные впечатления, когда дело касается мнения о ком-либо, и, подведя этот разумный итог дня, сладко заснул.
Но не суждено ему было долго оставаться столь мудрым; очень скоро новые события опять сбили его с толку.
Наутро, не успел он встать с постели, как камердинер вручил ему утреннюю почту; одно из писем, от госпожи де Мариньон, до крайности удивило барона и стилем, и содержанием.
Вот это письмо:
«Милостивый государь,
Господин де Марей, прежде чем представить Вас в моем доме, испрашивал на то моего позволения. Ваше имя, столь уважаемое и почитаемое в обществе, не настолько, должна Вам заметить, влиятельно и весомо, чтобы Вы позволяли себе до такой степени злоупотреблять оказанным Вам доверием. Несомненно, певец, которого Вы безо всякого предупреждения привели в мой дом, необычайно талантлив, но соблюдение определенных приличий, как я понимаю, выше каких бы то ни было достоинств и выше каких бы то ни было имен; даже такого блестящего имени, как Ваше, господин барон, явно недостаточно, чтобы пренебрегать общепринятыми правилами поведения в приличных домах. Впрочем, достаточно разъяснений. Извините великодушно женщину, которая по возрасту годится Вам в матери, за совет, что по молодости лет когда-нибудь окажется Вам полезным. Примите мои искренние сожаления, но я не могу более считать Вас в числе лиц, своим присутствием оказывающих честь моей гостиной».
Когда до Луицци дошел смысл прочитанного письма со столь недвусмысленным отказом от дома, он аж подпрыгнул в постели и заорал в величайшем возмущении:
– Ну и ну! Я что, совсем сдурел или спятил? Какого еще, к черту, певца я приводил госпоже де Мариньон? В чем я нарушил приличия, чтобы вот так хлопать дверью у меня перед носом? В том, что сел рядом с госпожой де Фаркли? Значит, она публичная девка, а я только пешка в ее руках? Что, на нее и посмотреть уже нельзя? А уж заговорить – так это и вовсе значит скомпрометировать себя? А! Я должен выяснить все до конца!
Размышляя в таком духе, он нашел перо, намереваясь ответить госпоже де Мариньон, но, не успев написать и строчки, вдруг решил, что такая дерзость по отношению к нему заслуживает сурового наказания:
– Так-так! Значит, меня обвиняют в том, что я посмел сесть рядом с госпожой де Фаркли? Что, черт возьми, теперь мы оба неприкасаемые? Ну что ж, госпожа де Мариньон, я осмелюсь дать вам чисто сыновний совет: когда такие твари, как баронесса дю Берг и госпожа де Фантан, – самые близкие и дорогие подружки, то не стоит быть столь разборчивым в выборе людей, что приходят к вам в гости!
Оживившись, он продолжал размышлять:
– А сама госпожа де Мариньон, в конце концов, что из себя представляет? Откуда она взялась? Что за жизнь она прожила? Я должен знать! И немедленно! Тогда не я, а она у меня будет просить, как великой милости, почтить своим присутствием ее салон!
Луицци звякнул колокольчиком, и тут же пред ним возник Дьявол.
– Мессир Сатана, – твердо заявил барон, – никаких предисловий и рассуждений. И без диссертаций о нравственности или безнравственности. Ты расскажешь, и сейчас же, окончание истории жизни баронессы дю Берг, а затем о госпоже де Фантан и госпоже де Мариньон!
– Выходит, я должен поведать тебе три истории подряд, три повести о жизни женщин? Не много ли? Это займет недели три, никак не меньше, так что дай мне какую-нибудь отсрочку.
– Нет, я хочу, я требую, чтобы ты начал немедленно! А не то этот колокольчик, обладающий даром ужесточать твои вечные муки, сделает их столь невыносимыми, что ты забудешь об отсрочках! Начинай же, я весь внимание!
– Начать-то не сложно, а вот дойти до финала – дьявольски непростое дело. Что ж, я готов, если только ты скажешь, когда мне закончить мой рассказ: я просил у тебя три недели…
– Я не дам тебе и трех дней, бес!
– А мне и не потребуется больше двух, – ухмыльнулся Дьявол. – Сегодня у нас воскресенье и, кажется, уже полдень; так вот, во вторник к этому часу ты будешь знать все, что тебе нужно, о госпоже де Фаркли; и когда твои дружки придут требовать от тебя объяснений, ты встретишь их во всеоружии, а также сможешь дать достойный ответ госпоже де Мариньон, ибо будешь в курсе того, что хочешь сейчас знать.
– Вот это разговор! – согласился Луицци. – А поскольку нам предстоит долгая беседа, то потрудись начать немедленно.
– Больше того, я возьму на себя труд подсократить свой рассказ, – продолжал Дьявол, – но только если ты сам мне поможешь.
