– А что скажет господин Умбер?
– А это еще кто такой? Неужели он существует?
– Вы уж извините великодушно, но да, существует. А где, как вы думаете, я взяла это имя – Умбер? В справочнике вычитала? Или, может быть, откопала в корзине старьевщика?
– Не сердитесь, прошу вас. Ведь на этом свете далеко не все жещины замужем.
– Возможно, но я вовсе не из их котеории – понимаете, господин Пьер?
– А! Какая разница! Разве господин Умбер может нам сейчас помешать? – И Пьер вплотную придвинулся к сиделке.
– Ну вот что! Отправляйтесь-ка в аптеку, кобелина неумытый! И не вздумайте обхаживать меня потом таким манером, а то я прилеплю парочку самых злых пиявочек прямо на кончик вашего красного носа!
– Они от этого только подобреют, да и вы тоже…
– Не говорите глупостей!
– Я предпочитаю их делать.
Здесь Луицци не удержался от раздраженного возгласа:
– Ну и прохвост!
Любвеобильный ухажер вдруг застыл с озадаченным видом и только через несколько секунд заржал, приговаривая:
– Ну и дурак же я! Совсем забыл, что он чокнутый!
– Зато у него гораздо больше здравого смысла, чем у вас, – воспользовалась моментом сиделка. – Слышите – полночь пробило; скоро фармацевт закроет аптеку, и где тогда наши пиявки?
– Бегу. Одна нога здесь, другая там. Но я вернусь! – ответил Пьер.
И он вышел, послав госпоже Умбер нежный воздушный поцелуй.
– Ну и ну! – профырчала сиделка. – Уж если бы я и захотела любовничка, то выбрала бы порасторопнее, чем этот красномордый пузан!
Это рассуждение ничуть не помешало госпоже Умбер прибрать столик, стоявший у постели больного, и придвинуть к нему поближе два удобных кресла: она явно рассчитывала провести еще какое-то время в обществе галантного лакея.
Пусть не удивляется читатель молчанию Луицци в течение почти всей этой беседы; ведь не впервые он оказался в подобной ситуации, когда позади у него был временной разрыв безо всяких воспоминаний. Влажная губка, леденившая ему лоб, и предстоявшая пытка семью десятками пиявок однозначно предупредили барона, что не стоит громко возмущаться и орать – в этом случае обращаться с ним уж точно будут, как с сумасшедшим. Кроме того, он понимал, что, будучи в неведении относительно событий после предыдущей встречи с Дьяволом, он может ляпнуть какую-нибудь глупость, и тогда его заслуженно сочтут безумным; поэтому он предпочел хранить молчание и, прислушиваясь и размышляя, искал выход из затруднительного положения, в котором нежданно-негаданно оказался; удобный момент настал, по его мнению, когда он остался наедине с госпожой Умбер, и, дабы доказать ей, что он в полном здравии, вежливо произнес:
– Госпожа Умбер, прошу вас, дайте водички.
– Боже! Бочка ненасытная, а не человек! – взорвалась сиделка. – И пяти минут не прошло, как я давала вам пить.
– Простите, госпожа Умбер, – заискивающе продолжал Луицци, – но прошло намного больше пяти минут… Вот уже добрых полчаса я слушаю, как вы болтаете с Пьером.
– Ну и ну! – Госпожа Умбер подняла повыше свечу, чтобы получше рассмотреть барона. – Вот это да! Так говорит, что можно подумать, будто он в своем уме.
– Со мной все в порядке, госпожа Умбер; я могу это доказать. Будьте добры, развяжите мне одну руку, я попью сам, без вашей помощи.
– Ну да! Как же! Опять та же песня! Я вас давеча пожалела, и что же вышло? Лекарство полетело мне в нос, а кроме того, вы помяли мой чепчик за шестнадцать франков, совсем новехонький, в позапрошлом году купленный! Так что вот – пейте и молчок!
– Клянусь вам, госпожа Умбер, клянусь, – не сдавался Луицци, – я не сделаю вам ничего плохого; уверяю вас – я в своем уме.
– Прекрасно, прекрасно. Тогда пейте и спать!
– Что случилось? – В комнату вошел Пьер с двумя бутылками под мышкой; в одной руке он нес полную сладостей салатницу, в другой – тарелку с печеньем.
– Ничего, – обернулась госпожа Умбер, в этот момент подносившая Луицци чашку с целебным отваром, – опять у него одно из его просветлений; просит развязать.
– Не вздумайте! – воскликнул Пьер. – Вы что, не помните, каких трудов нам стоило не так давно уложить его обратно в постель? Лично я отведал целую дюжину хороших пинков!
– Ты получишь еще больше, холуй, – разъярился Луицци, – дай мне только встать на ноги.
Лакей встал в ногах у хозяина; по-прежнему держа бутылки под мышкой, а салатницу и тарелку в руках, он в упор взглянул на барона и, скорчив трезвую, но оттого еще более мерзкую рожу, изысканным тоном ответил:
– Неплохие чаевые! Премного вам благодарен, господин барон.
– Ах ты мразь! – Луицци рассвирепел и с неимоверным усилием попытался вырваться из пут.
В рывке он нечаянно толкнул плечом чашку, которую протягивала ему госпожа Умбер, и перевернул ее. Сиделка гневно закричала:
– Вы что, Пьер, взбесились! Разве можно так дразнить слабоумного? Это последняя чашка отвара, я берегла ее, чтобы ему хватило на всю ночь; а теперь мне придется опять готовить снадобье… если только он не обойдется.
– Ба! Конечно, черт его раздери, перебьется! – откликнулся Пьер.
– Вам легко говорить! А он будет вопить ночь напролет, что хочет пить, и я не смогу поспать ни минутки! В конце концов, это не займет много времени: чайник уже на огне, сейчас я брошу туда целебные травы, и все будет готово.
– Один момент! – прервал ее Пьер. – Нам самим нужна горячая вода, чтобы растопить вот этот кусочек сахара.
– Зачем?
– Затем, что кроме бордо я принес заветную бутылочку коньяка; сейчас мы быстренько сварганим в салатнице огненный коктейльчик, а затем выпьем его без особых церемоний.
– С ума сойти! Вы пристрастились к горячему пуншу? Это пагубная привычка! Он сожжет вашу душу и тело, вы мигом сгорите, словно стог сена!
– А я и так уже весь горю. – Лакей адресовал госпоже Умбер вызывающую улыбку.
– Опять вы за свои глупости? – жеманно отозвалась сиделка.
– Ну что вы, я ничего такого не имею в виду; смотрите, каким красивым синим пламенем горит наш пунш! – лукаво усмехнулся Пьер.
– И правда; только вы прямо позеленели при таком свете – ну точно покойник!
И вдруг госпожа Умбер громко вскрикнула и продолжила уже с неподдельным испугом:
– Господи! Ну и балбес же вы, Пьер! Прекратите немедленно свои штучки! Мне страшно, ну в самом-то деле!
Лакей же только вошел во вкус и, задув предварительно все свечи, встал позади пламени пунша. Его лицо, освещенное зловещим огнем, приобрело зеленоватый оттенок; к тому же, ради большего впечатления от своего действа, он скорчил такую мерзкую и страшную рожу, что тут испугался бы кто угодно. Он хрипло и протяжно зарычал. Объятая ужасом госпожа Умбер завизжала:
