– Кто знает, не получится ли что-нибудь поинтереснее, чем пьеса… – продолжил Луицци, поглощенный собственными мыслями о мщении.
– В самом деле, если знаешь чей-либо секрет, то очень просто заставить его идти по нужному тебе пути.
– Верно! – радостно воскликнул Луицци. – Приходите же завтра, поболтаем.
– Тогда до свидания, барон.
– Вы уж извините, прошу вас, господин Гангерне, что не могу сам прийти к вам. Ведь я выхожу из дома пока еще с большой оглядкой.
Гангерне удалился. Как только Луицци остался один, он звякнул колокольчиком; тут же явился Дьявол с толстой папкой под мышкой.
– Ты откуда? – спросил Луицци.
– Я только что подготовил брачный договор; что из него вышло, ты, возможно, когда-нибудь узнаешь…
– Так это мой договор?
– Я же сказал, что не буду вмешиваться в твои дела; разве только рассказать то, что тебе потребуется.
– Ты, конечно, знаешь, зачем я тебя призвал?
– Знаю, – ответил Сатана, – и одобряю. Ты начинаешь понимать наконец, что значит жить на этом свете; хочешь ответить злом на зло.
– Не учи, бес. Я делаю то, что мне хочется.
– Ну-ну, – презрительно ухмыльнулся Дьявол.
– Ах ты холоп! – вскричал барон.
Дьявол раскатисто захохотал.
Барон гневно встряхнул колокольчиком, и Сатана тут же оборвал свой смех.
– Мне нужна история жизни госпожи де Мариньон.
– Прямо сейчас?
– Немедленно, и без пространных комментариев.
– Может, не стоит этого делать? Ты уверен, что это небходимо? С моей колокольни мир уж очень мал, ты даже не представляешь, что тебе предстоит узнать.
– Опять какие-нибудь ужасы?
– Возможно.
– Преступления?
– Я тебе что, какой-нибудь сочинитель мелодрам?
– Ты, наверное, Аполлон среди господ беллетристов.
– Я царствую над злом, барон. А все нечистые помыслы оставляю людям.
– Однако ты мог бы стать неплохим литератором, ибо у тебя есть самое главное из их качеств – тщеславие.
– Главное мое достоинство – умение творить зло, а все ваши писатели лишь следуют моему примеру; что до оправданий, то они с этим справятся не хуже меня.
– Ты как всегда остроумен, мессир Сатана.
– А ты прекрасно понимаешь, что я не сочиняю пошлых мелодрам.
– Ну, хватит, прошу тебя, – поморщился барон, – начнем же!
– Как скажешь. – И Сатана начал свой рассказ.
IV
Госпожа де Мариньон
– Госпожа де Мариньон – дочь некой госпожи Беру. Чтобы понять дочь, нужно прежде всего узнать мать. Госпожа Беру была замужем за господином Беру, а чтобы понять женщину, не мешает сначала познакомиться с ее мужем. Так вот, господин Беру, необычайно талантливый скрипач, играл в Опере. Он не был, однако, профессиональным артистом – в то время искусство еще не стало ремеслом. В 1772 году у музыкантов не всегда находилась мелочь даже на кусок хлеба. Порой господин Беру посмеивался над своей нищетой, частенько она приводила его в ярость; но никогда он не кичился своей бедностью, не корчил из себя несчастную жертву обстоятельств. Искусство, это скрытое божество, которое каждый великий человек лепит в соответствии с собственным разумением, еще не превратилось в религию и не имело своих святых и мучеников. Беру, великий скрипач, долго месил дорожную пыль, бегая по частным урокам; крылатый гений не возносил его над грязью сточных канав, в которой утопали его стоптанные башмаки. Он ходил в потрепанном платье, но не в пышных лохмотьях. Его скрипка была только инструментом и кормилицей, а не божественным гласом, с помощью которого он отдавал толпе свою душу, и не неиссякаемым источником, который давал пищу его вдохновению лучами гармонии, похищенными у хора ангелов.
Парик Беру вечно был взъерошен, но не от исступленных озарений, а только потому, что ближайший цирюльник отказывался как следует им заняться. Беру не стеснялся откровенно признать себя первой скрипкой своего времени, но ответил бы идиотским взглядом тому, кто сказал бы: «Ты обладаешь редким даром – Бог доверил тебе частичку великой тайны! И когда эта частичка поет и плачет на послушных и верных тебе струнах, мужчины цепенеют, а женщины предаются самым сокровенным мечтам, ибо ты можешь пробудить тот вечный отзвук, что пробуждается в нас всякий раз, когда гений, этот небесный глашатай, сосланный на землю, начинает свою чарующую, хотя и непостижимую, речь». Если бы кто-нибудь высказал все это господину Беру, тот не понял бы вовсе, о чем речь. В отличие от сегодняшних молодых артистов, Беру не превращал свой талант метафизического и воображаемого Пилада в реального и скучающего Ореста и не до конца осознавал собственное величие. Когда начинались разговоры о музыке, он становился пылким спорщиком, красноречивым, гневным, резким и безжалостным. Яростный поклонник Глюка, Беру почитал Пиччини за недоумка, бесчестного прохвоста и воришку; в общем, ему не было чуждо сумасбродство, присущее каждому страстному поклоннику музыки. Это был поистине великий музыкант, и наилучшее доказательство, которое я могу привести, – то, что его талант противился успеху так же успешно, как и нищете.
В 1770 году господин Беру женился на девице Финон, хозяйке дома, в который молодые придворные с удовольствием захаживали на ужин и партию в карты. Барышне в ту пору уже стукнуло тридцать; для нее шикарные приемы и роскошные туалеты были естественным образом жизни, а то и первоосновой, и она выгодно торговала собственной красотой, дабы обеспечить себе все прелести жизни. Как женщина умная, она умела уступать и научилась пользоваться красотой других ради покрытия издержек по дому, которые ей одной стали не по карману. И все-таки, дабы не привлекать слишком пристального внимания господина лейтенанта полиции, она сочла благоразумным найти себе мужа, который обеспечил бы ей стабильное положение в обществе. Поиски оказались делом нелегким: нужен был человек, которого не только не смутит сомнительная репутация дома, но и не испугают похождения ее хозяйки, ибо, хотя Финон уже не была богиней пожилых домовладельцев и юных маркизов, она вполне могла еще очаровать какого-нибудь доброго толстого откупщика, который охотно оплатит ее счета, или же дворянчика из Сен-Луи, пусть бедного и пообносившегося, но достаточно благородного для того, чтобы позволить сопроводить ее на спектакль или поцеловать ручку на прогулке.
До нее дошли разговоры о Беру, скрипаче с жалованьем в тысячу двести франков в год; все знатные господа давно знали его, так как он не раз исполнял скрипичные партии в их маленьких домашних оркестрах. Финон решила, что музыкант в ее доме не станет той фигурой, с которой будет обязательно всех знакомить и которая способна вызвать у кого-либо неприязнь, и если он хоть немного уживчив, то с ним вполне можно будет поладить.
Она пригласила господина Беру и после первой же встречи рассудила, что он подходит ей во всех отношениях. С величественным безразличием он пропустил мимо ушей все насмешки, которыми милое общество осыпало его персону и внешность. С редкой и невозмутимой отвагой он набросился на еду и вино и к концу ужина набрался так, что ему предложили немного отдохнуть.
