Гости удивленно загомонили; виконт же промолчал, но во время вечеринки улучил минутку, чтобы поговорить с Оливией наедине.
«Тут что-то нечисто, – сказал он, – ты выбрала этот раззолоченный пузырь, но вовсе не корысти ради! В твоем возрасте это выглядело бы более чем странно. Что-то здесь кроется. Раз тебе необходим в качестве штатного любовника недоумок, значит, существует еще один, которого ты хочешь скрыть».
Под давлением виконта Оливия выложила ему все.
Через неделю Брикуэн явился на очередной урок, но уже в особняк Либера; к его глубочайшему изумлению, рядом с Оливией в этот ранний утренний час оказался вовсе не финансист. Брикуэн поднял было шум, угрожая рассказать обо всем участникам прошлогоднего сговора, но виконт для начала не без удовольствия обломал трость об несчастную спину пройдохи и лишь потом спокойно проговорил:
«Это вместо предупреждения – лучше и носа сюда больше не показывай. Что касается твоих угроз, то учти: если скажешь кому-нибудь хоть слово, то я тебе аккуратненько обрежу оба уха».
Через несколько дней виконт, повстречав финансиста, спросил его:
«Ну как, золотой телец, доволен ли ты малышкой Оливией?»
«Хм, как тебе сказать? Весьма опасаюсь, что госпожа Беру здорово посмеялась над нами…»
«А я могу тебя заверить, – ухмыльнулся виконт, резко повернувшись на носках, так что ножны его шпаги больно стукнули господина Либера по коленкам, – что смеется над тобой Оливия».
V
Элевью
На этом интересном месте рассказ Сатаны прервал сильный стук в дверь.
– Кто там? – раздраженно крикнул Луицци.
– Сударь, – ответил ему Пьер, – это господин Гангерне и маркиз де Бридели.
После непродолжительных колебаний Луицци пробурчал, не открывая дверь:
– Попросите их подождать минутку. Я приму их.
– Разве тебе не хочется узнать историю госпожи де Мариньон? – съязвил Сатана.
– Просто мне кажется, – продолжал Луицци, – что я смогу узнать о ней еще больше, если поговорю сначала с Гангерне. Ты не смог или не захотел объяснить мне одну вещь, а толстяк наверняка способен это сделать. Однако далеко не уходи.
Луицци взглянул на собеседника: черное одеяние и папка Сатаны растаяли в воздухе. Теперь он был облачен в длинное шелковое платье и туфли без каблуков; единственный завиток волос ниспадал с его бритой макушки. Лукавый невозмутимо ковырялся в зубах длинным ногтем мизинца.
– Ты что, нечистый, на маскарад собрался? – изумился барон.
– Да нет, просто мне нужно слетать на минутку в Китай.
– В Китай! – изумился Луицци. – И что тебе там нужно?
– Устроить еще один брак. Разве сегодня не пятница?
– Несчастный день, – вздохнул Луицци.
– Ты хочешь сказать, день Венеры, – поправил Дьявол.
– И что же за брачный союз тебе предстоит там сотворить?
– Хочу убедить одного мандарина жениться на дочери его смертельного врага, дабы прекратить многолетнюю вражду между семействами.
– Очень мило с твоей стороны, – ухмыльнулся Луицци. – И ты думаешь, тебе это удастся?
– Очень даже надеюсь, черт меня забери! Этот брак должен привести к великолепным результатам.
– Заставить забыть о взаимной ненависти – это вполне можно назвать добрым делом… И ты хочешь его совершить?
– Просто-напросто я смотрю далеко вперед. От этого брака родится десять детей; пятеро встанут на сторону отца, а остальные переметнутся в лагерь семейства матушки. Отсюда смута, распри и затем – братоубийство.
– Ну и змей же ты! – выдохнул Луицци.
– Разве ты только что не восхвалял мою добродетель?
– Надеюсь, твои коварные интриги развалятся на полпути.
– Надеяться не вредно, – осклабился Дьявол, – по крайней мере, жених уже отправил к невесте сватов.
– Да ну? – недоверчиво хмыкнул барон. – Кажется, я читал не так давно в книге одного ученейшего географа, что в Китае семейство невесты засылает к жениху сватов, а не наоборот.
– Что ж, он не слишком врет, ваш ученый муж, хотя бы сваты фигурируют в этом деле – и то хорошо. Большинство ваших академиков отмечают города на месте болот, а пустыни там, где высятся древние города, так что тот, о ком ты говоришь, вполне заслуживает уважения.
– Не забудь – скоро я призову тебя обратно.
– Я же сказал, я только на минутку в Пекин и обратно.
Дьявол исчез, а Луицци попросил впустить господина Гангерне и маркиза де Бридели. Последний, и в самом деле весьма миловидный юноша, не вынимавший пальцев из пройм своего жилета, был бы просто совершенством, если бы не самая малость: слишком вычурная прическа, слишком много золотых цепочек и пуговиц с бриллиантами, а также слишком громоздкие перстни.
После обычных приветствий Луицци несколько смутился: как завязать разговор, ради которого он принял Гангерне? Ведь он не знал, говорил ли Гангерне сыну, что посвятил барона в их тайны. Тем не менее отступать было некуда, и Луицци, решив действовать напролом, обратился к Густаву:
– Так вы покидаете театр, сударь?
– Эх, господин барон! – воскликнул юноша, переместив напомаженные руки в дебри своих карманов. – Разве человеку, обладающему хоть каким-то талантом, есть место в театре в наше время?
– Но, как мне кажется, там найдется место кому угодно.
– Вот именно, – осклабился Элевью, – ибо там нет никого. Посредственности нынче в моде, а мне не хватает склочности, чтобы с ними бороться.
– Но я думаю, – продолжал Луицци, – публика ценит настоящие дарования, а не склоки и интриги.
– Да, господин барон, однако для этого публика должна знать, что такое настоящий талант.
– Но ведь руководители театра заинтересованы в том, чтобы нанимать одаренных артистов…
– Да бросьте вы, в самом деле! Что они, бюрократы, понимают в искусстве? Единственное, в чем они смыслят, так это в искусстве подхалимажа! А зависть к сопернику у некоторых индивидуумов, претендующих на первые роли, просто непередаваема! Вот пожалуйста – всего за неделю до того, как я нашел своего отца… Вы ведь, должно быть, в курсе, какое счастье свалилось мне на голову в виде дорогого папаши, маркиза де Бридели?
– Да-да. – Луицци переглянулся с Гангерне, который, как это было ему свойственно, смачно заржал.
– Так вот, как я уже говорил, пару недель назад я зашел к директору Опера-Комик. Он был в немалом затруднении: первый тенор отказался играть в вечернем воскресном спектакле, что означало потерю четырех тысяч франков. Мы обсуждали некоторые пункты нашего договора, в то время как посланный им врач обследовал тенора в его уборной, дабы освидетельствовать состояние здоровья… О голосе речи не было – он уже давным-давно отморожен. Так вот, мы уже почти пришли к соглашению, как вдруг пришел режиссер, заявивший, что первый тенор соглашается петь, но только небольшую одноактную пьесу.
