71. Goodbye, fare-ye-well
Дженкинс протянул руку. Берни не пошевелился. Он неотрывно смотрел на Дженкинса, словно думал, что ему мерещится. В тишине было слышно, как на карниз за окном падают тяжелые капли.
– Я часто вспоминал о тебе, Берни, – сказал Дженкинс.
Мы со Старшим удивленно переглянулись. Это еще что такое?
Берни, чуть помедлив, пожал Дженкинсу руку.
– Здравствуйте… мистер Ривз, – сказал он.
Харви Дженкинс печально вздохнул.
– Я больше не Ривз. Теперь меня зовут Дженкинс… Харви Дженкинс.
Повисла еще одна напряженная пауза, после чего он добавил:
– Я рад, что вы пришли… все вместе. Хотя ума не приложу, как вы могли встретиться. И как вы меня нашли.
– Это долгая история, – сказал Старшой.
Дженкинс слабо улыбнулся.
– Не сомневаюсь, – ответил он. – Я только закончу, и мы можем вернуться в луна-парк. И там спокойно поговорим. В моем вагончике нам никто не помешает.
Старшой посмотрел на гробик.
– Мы слышали, твой петух умер, – сказал он. – Совсем старый был.
Дженкинс кивнул.
– Похороню его, как только дождь кончится. Хочу предать его тело воде. Думаю, он был бы этому рад.
По дороге из мастерской Дженкинс завернул на Винер-плац и купил хлеба, колбасы, молока и несколько бутылок пива. Я заметила, что Старшой не отстает от него ни на шаг – на случай, если тот решит бежать. Но ничего такого Дженкинс явно не замышлял.
Мы молча поели в его неказистом вагончике. Когда тарелки были пусты, он посмотрел на нас со Старшим и сказал:
– Теперь вы, наверно, и сами знаете, что я искал на вашей лодке?
– Еще бы, – ответил Старшой. – Мы нашли ожерелье несколько месяцев спустя. Честно говоря, совершенно случайно. Оно было спрятано в штурвале.
Дженкинс ошарашенно посмотрел на Старшого.
– В штурвале! – сипло хохотнул он. – Ну Джек, старый лис!
А потом сдвинул брови.
– Но если вы нашли ожерелье… то что вы здесь делаете? Почему не в море? Этих денег должно было с лихвой хватить на ремонт «Хадсон Квин».
– Мы не продали ожерелье, – сказал Старшой. – Мы хотели найти его хозяина. И так оказались в Глазго.
Дженкинс посмотрел на Берни, а потом опять на Старшого.
– Тогда я, кажется, начинаю догадываться, как одно связано с другим… но продолжайте.
Старшой говорил долго. Он рассказал, как мы познакомились с Ли Цзинь и как поиски Розы Хендерсон завели нас в логово Мойры, о своем плавании на «Валькирии» и о том, что произошло со мной на Освальд-стрит в его отсутствие.
Дженкинс внимательно слушал. Наконец Старшой добрался до той части нашей истории, когда мы поехали в инвернесский приют и познакомились с миссис Калдутел. И тут челюсть у Дженкинса отвисла.
– Роза Хендерсон жива?
– Да, похоже на то, – сказал Старшой. – Она живет во Франции. Так что теперь мы едем к ней, чтобы вернуть ожерелье.
– Вот черт… – пробормотал Дженкинс, с трудом прогнав ком в горле. – Если бы старина Джек дожил до этого дня…
– Именно из-за Джека Шо мы и приехали к тебе, – сказал Старшой. – Мы хотим знать, что с ним случилось. И рассказать Розе. Она имеет право знать.
Перед тем, как ответить, Дженкинс почему-то быстро взглянул на Берни.
– Дождь прошел. Пора хоронить Петуха. А потом я отвечу на ваш вопрос.
Солнце висело низко над горизонтом на западе, когда наша немногочисленная похоронная процессия вышла из луна-парка. Дженкинс провел нас по аккуратному, похожему на парк лесу вдоль реки Изар.
Он заранее приглядел красивую лужайку у воды и соорудил небольшую погребальную ладью, на которой Петух отправится к своему последнему пристанищу. Это был плот из пустых бутылок и тонких деревянных реек. На плоту был сложен костер из сухих веток и сучков. Сверху Дженкинс положил маленький искусно вырезанный гробик. А в гробу на отглаженном носовом платке лежал Петух. Смерть ничуть не изменила старую птицу: она осталась такой же серой и взъерошенной, как при жизни.
Когда реку окутали вечерние сумерки, мы спустили плот на воду. Дженкинс запалил костер, вытолкнул плот на стремнину, и, подхваченный течением, Петух отправился в свое последнее плавание.
Мы неподвижно стояли и смотрели, как полыхающий костер медленно уплывает в темноту. Дженкинс тихо пел моряцкую песню, которую я слышала много раз:
Our anchor we’ll weigh,
Our sails we will set.
Goodbye, fare-ye-well,
Goodbye, fare-ye-well…
[19]
Свет пламени становился все слабее. Наконец, погребальная ладья исчезла из виду. Песня Дженкинса смолкла. Он еще немного постоял, склонив голову. Потом тяжело вздохнул и сказал:
– Спасибо, что пошли со мной.
Берни стоял возле меня, и по его дыханию я слышала, что он взволнован.
Дженкинс положил руку ему на плечо.
– А теперь твои друзья должны узнать о том, что случилось с капитаном Джеком.
Берни вздрогнул.
– Не бойся, – сказал Дженкинс. – Ведь я там был. Я знаю, что произошло. Ты не виноват, Берни. Позволишь мне рассказать?
Берни мучительно сглотнул. Потом посмотрел на Дженкинса и медленно кивнул.
72. Старая качалка
– Мое настоящее имя – Эдмунд Ривз, – начал Дженкинс свой рассказ, когда мы сели на сухом пятачке под большим дубом. – Когда-то я работал механиком на «Розе» Шетланд Джека. Когда я нанимался, многие меня отговаривали. О Джеке поговаривали, что он жестокий и жадный. И, оказалось, это действительно так. За все эти годы я много раз думал уволиться, но Джеку всегда удавалось уломать меня остаться. Он знал, что ему будет трудно найти мне хорошую замену. Все, кто интересовался этой работой, скорее всего, просто хотели украсть его ожерелье.
