Бедная Эди.
Бедная, бедная Эди.
Мать моего ребенка любой ценой избегала своих обязанностей, а Эди старалась позаботиться обо всех на свете, глядя, как ее юность ускользает сквозь пальцы. Я презирал себя за то, что составил о ней самые дурные предположения. Будто она была избалованным ребенком, который пытался красть деньги ради острых ощущений или из-за собственного скотства. Эди не была избалованным ребенком. Она разбиралась с тяжелобольной матерью и, судя по всему, с шантажом со стороны отца.
Я спешно припарковал машину и набрал номер Эди. Она взяла трубку после третьего звонка, отчего мое чертово сердце чуть не разорвалось в груди. Как иронично, что я пользовался ее слабостью, когда мы только познакомились, а теперь отчаянно хотел, чтобы она опиралась на свою силу, чтобы пережить происходящее.
– Четвертый этаж, я буду возле четыреста двенадцатой палаты, – шепотом проговорила она, будто не хотела никого потревожить.
Путь до нее оказался самым долгим в моей жизни. Меня всюду преследовали бледно-голубые стены и усталые, выражающие поддержку глаза персонала больницы, обрушивая на меня воспоминания, которые я хотел забыть.
«У тебя сломана нога. Стипендия в колледж, скажем так, не состоится, Трент».
«Поздравляем. У вас девочка. Мать в ближайшее время подпишет свидетельство о рождении. Будем надеяться, что она даст ребенку вашу фамилию, а?»
«С ней все хорошо. У нее все в порядке с голосом. Просто она… что ж, в любом случае я знаю одного очень хорошего детского психолога».
Я остановился возле четыреста двенадцатой палаты, прижал ладонь к прохладному дереву и закрыл глаза. Мне уже было плевать на Джордана. Если он окажется там и начнет спрашивать, какого черта Эди позвонила мне, я скажу начистоту. Я три раза тихонько постучал в дверь, а потом развернулся и принялся мерить коридор шагами.
Через десять секунд Эди вышла из палаты. На ней была все та же цветастая майка с надписью «#ЛовецСолнца» и крошечные шорты бордового цвета, из-за которых все парни на пикнике пускали слюни. Вот только она была больше не похожа на Эди. Она выглядела, как кто-то лет на десять ее старше. По иронии, как раз как та, переспав с которой я бы не пребывал в таком ужасе.
– Привет.
Мой голос прозвучал тихо, а сам я не знал, куда деть руки, что делать со своим лицом и вообще с самим собой, поэтому подошел к ней и заключил в неуклюжие объятия, на которые она, слава богу, ответила.
Так мы и стояли, слегка обнимая друг друга у дверей палаты ее матери. Я устремил взгляд на простецкую дверь, а Эди смотрела на банальные картины у меня за спиной, которые, наверное, пожертвовал больнице какой-нибудь богатый ублюдок. У нее были такие хрупкие плечи, и я не сомневался, что и разум ее был хрупок. Время будто ненадолго замерло вместе с нами, пока Эди не отодвинулась от меня, опустив взгляд.
– Как она себя чувствует? – спросил я.
Плохо ли, что на самом деле мне было все равно? Единственный человек, который меня сейчас волновал, это Эди. И я сам был не вполне уверен, как было бы лучше для нее самой: чтобы ее мать выздоровела или нет. Эди сдула прядь волос с лица и бросила взгляд на почти пустой коридор позади нас. Медсестра лениво облокотилась на овальный стол в приемной. Звонили телефоны. Врач что-то писал на маркерной доске.
Эди кого-то ждала. Скорее всего, своего клятого папашу.
– Я не знаю. Ее состояние стабилизировалось, но… – Девушка устало потерла лицо руками и покачала головой. Мне хотелось высосать ее боль и забрать ее себе. – Но она в коме, Трент. Жизненно важные органы функционируют, но она без сознания, – у нее задрожал подбородок, в глазах заблестели слезы. – Я не знаю, что делать. Не знаю, стоит ли говорить ему…
– Ты еще не сказала своему отцу? – спросил я, поддавшись желанию прикоснуться к ней.
Я погладил ее по руке, надеясь успокоить ее своим прикосновением и побудить прижаться ко мне. Она помотала головой и снова бросила взгляд в коридор. Затем всхлипнула.
– Давай поговорим в другом месте. Мне предстоит долгая ночь, и, пожалуй, не помешает подзарядиться.
– Кофе? – спросил я.
– Кокосовой водой, – она почти улыбнулась.
Мы зашли в кафе, расположенное на том же этаже. Я взял ей кокосовую воду, а себе немного кофе. Мы сели возле окна с видом на наш маленький, грешный городок. Эди потягивала свой напиток через трубочку, глядя на него.
– Я сказала отцу, но едва ли мне нужно было это делать. Это он во всем виноват. Пока мы были на пикнике, он приехал домой без предупреждения и решил огорошить ее тем, что хочет развод. Мама… она уже не в первый раз пыталась покончить с собой… В общем, отец. Я отправила ему сообщение. Он до сих пор на него не ответил, но я этого и не жду. Восемь лет назад я одна сидела рядом с ней после ее первой попытки вскрыть себе вены, и уж точно не жду, изменится ли что-то теперь, когда он ее бросил.
Гребаный Ван Дер Зи. Черт возьми, выкидывать подобную хрень было в его манере. Оставить женщину, которая явно была больна, и собственную дочь, которая нуждалась в помощи, разгребать все самим. Я с трудом сглотнул и застучал пальцами по колену.
– Я сожалею.
– Все нормально, – она наморщила нос. – Правда. Я уже даже не испытываю разочарования. По крайней мере, в нем. Но было бы неплохо, если она хотя бы позвонила, прежде чем сделать это. Моя мать неплохой человек. Просто у нее проблемы. Но она все равно нужна мне. Всем нужна мать.
Должно быть, в этот момент мое лицо исказила мучительная боль, потому что Эди прикусила нижнюю губу и прижала ладонь ко лбу.
– Боже, какую глупость я сказала. Прости.
– Не нужно извиняться. Ты права. Всем нужна мама. Даже моей дочери. Может быть, ей в особенности.
Но я сейчас хотел говорить не о Луне. Внезапно меня пронзило желание прикоснуться к Эди, и, сдвинув ладонь со своего бедра на ее колено, я легонько его сжал. Не для того, чтобы соблазнить ее, а чтобы утешить.
– Когда ты сказала, что не знаешь, стоит ли говорить ему… ты имела в виду не Джордана, Эди.
Она осторожно перевернула мою ладонь и переплела наши пальцы. Мы оба смотрели на руки, как на волшебство. Мои крупные, смуглые пальцы обвились вокруг ее крошечных белоснежных пальчиков. Свет за окном мерк, как и мои намерения сохранять наши отношения несерьезными.
Они не были несерьезными.
Никогда не были.
Это была сущая катастрофа, и я должен был положить ей конец, пока она не прикончила меня, но как я мог это сделать, когда мать Эди лежала в коме, а сама она держала меня за руку, будто я был ее другом, ее парнем, ее любовником.
Я поднял взгляд и увидел, что она перестала плакать. Ее лицо исказила ненависть, челюсти были плотно сжаты.
– Тео, – сказала она.
