– Так вы хотите снять фотографию века или не хотите?
* * *
Перемены стали заметны, как только они спустились в долину. Здесь было гораздо прохладнее, словно сменилось время года, и царило безмолвие. Было лето, но птицы молчали, и в полуденный час, когда солнце стоит в зените, не было слышно цикад: их пронзительные рулады не нарушали тишины.
Фаэтон доехал до Вельи. В воздухе городка была разлита неизбывная печаль. Все дома стояли пустые. Эусеби спросил о причине непонятного исхода всех жителей, но отец Майлис ничего ему не ответил. Он выпряг мула и отвел его в стойло, а потом проводил фотографа до последних домов города. Там градоначальник взвалил ему на плечи тяжелую камеру цирюльника, треногу и трубку для магниевой вспышки и сказал:
– А теперь идите по этой дороге.
Фотограф попытался возразить, но попутчик жестом показал ему: «Ступай вперед», – тогда Эусеби сдался и дальше пошел один. Сделав несколько шагов, он остановился и обернулся: градоначальник все еще стоял у обочины с притворной улыбкой на губах и махал ему рукой. Фотограф двинулся дальше, но вскоре опять обернулся – его странного знакомого на дороге уже не было.
Он сам не верил в то, что с ним случилось. Вокруг расстилалась темная, сырая и мрачная долина. Лишайники размером с добрую яичницу покрывали не только деревья, но и обочины. Кругом не было ни души. Громоздкая старая камера, тренога и трубка для магниевой вспышки давили на плечи. Он шел груженый, как мул, а на поясе у него крепилась маленькая камера «Кодак № 1». Выходя из гостиницы, Эусеби не успел надеть пальто, а с гор между тем спускалась прохлада, и ветерок продувал его, проникая в проймы жилета. Единственным оправданием подобного безрассудства могла служить его болезнь: человеку, которому грозит неминуемая смерть, не имеет смысла осторожничать.
Извилистая дорога поднималась в горы. По обе ее стороны тянулся густой и корявый лес. Воздух замер, только ветки колыхались, словно убеждая путника повернуть назад. Эусеби слышал лишь собственные шаги по каменистой почве дороги. Тяжелые темные тучи стального оттенка покрывали небо. Они висели прямо над его головой, словно пористый потолок. Фотограф почувствовал, что ему трудно дышать, но причиной тому был не стрихнин, а ужас.
Отец Майлис не сказал ему, сколько времени надо идти, а уже начинало смеркаться. Будучи городским жителем, Эусеби не знал, что ночь в Пиренеях опускается на землю внезапно: стоит солнцу скрыться за горными хребтами, и свет немедленно тухнет, словно кто-то задул фитиль. И это должно было произойти с минуты на минуту. За следующим поворотом Эусеби увидел, что дальше дорога поднималась круто вверх. Он остановился в сомнениях: ему вовсе не хотелось оказаться в полном одиночестве в темных горах, а о том, чтобы заночевать здесь под открытым небом, не могло быть и речи. Фотограф положил в рот таблетку «Алленбуриса» и стал думать, стоит ли поискать укрытие или лучше вернуться назад. Однако когда он поднял глаза, то вдали, в конце дороги заметил какой-то крупный и неподвижный предмет. Эусеби не сомневался в том, что раньше, когда он открывал коробочку с таблетками, там ничего не было. В сумерках очертания предмета казались расплывчатыми, и фотограф стал осторожно к нему приближаться, чтобы разглядеть получше.
Это оказалось весьма странное сооружение, оставленное кем-то посередине дороги. Ничего подобного Эусеби раньше не видел и, только подойдя совсем близко, понял, что перед ним паланкин для одного человека: кабина, сплетенная из прутьев и веток, крепилась на двух горизонтальных жердях. Должно быть, ее создал какой-то деревенский умелец. Сверху ее покрывал ковер, сотканный из зеленых, ярко-зеленых листьев. Фотограф заглянул в окошко, проделанное в зеленом покрове, но ничего интересного внутри не увидел. В кабине имелось сидение: деревянное деревенское кресло, приплетенное ветками к стенкам паланкина. Когда же бедняга обернулся, его взору предстала невероятная картина. Они стояли прямо за его спиной.
Чудовища. Шесть, семь или восемь. Вечерние сумерки опускались на их тела с широкими и плоскими головами, которые делали их похожими на крабов. Туловища были цилиндрическими, а гибкие руки напоминали паучьи лапы, но у монстров их было не восемь, а несколько сотен разной длины и толщины. Не удержавшись, Эусеби вскрикнул и уронил на землю камеру, треногу и даже коробочку с «Алленбурисом». А потом бросился бежать прочь от дороги, в глубь леса. Он мчался, как сумасшедший, сам не зная куда. Ветки хлестали его по лицу, бедняга спотыкался, падал и снова поднимался, чтобы оказаться как можно дальше от этих созданий. Но от лесных обитателей нельзя скрыться в лесной чаще. Тут и там на фоне темных деревьев обезумевший от страха беглец замечал желтые глаза, натыкался на склизкие стволы, которые оказывались вовсе не деревьями, а туловищами монстров. От этих столкновений его одежда пропиталась густой и пахучей слизью. Несчастный менял направление несколько раз и наконец упал и растянулся на земле.
И тут прямо у себя под носом Эусеби увидел коробочку с таблетками: это означало, что он вернулся на дорогу. С той минуты, когда ему пришло в голову кинуться в лес, чудовища окружали его, вынуждая двигаться в нужную сторону. Тут к нему подошел один из монстров – самый маленький, с головой тускло-оранжевого цвета. Несмотря на крошечный рост, он казался самым ужасным. Его глаза не знали милосердия, как слепой не ведает света. Нижняя челюсть выпячивалась вперед. Эусеби подумал, что пришел его смертный час, и невольно закрыл голову руками. Но маленький монстр схватил его сотнями своих длинных изогнутых пальцев и бросил внутрь паланкина, словно мешок угля.
* * *
Эусеби очутился в узкой и темной кабинке. Сидя внутри, он не понимал, в какую сторону они движутся. Ему показалось, что путешествие длится целую вечность: охватившая его тревога превращала минуты в часы. Куда, в самом деле, его несут? Когда паланкин остановился и фотограф смог наконец из него выйти, он испытал еще большее замешательство: к ночной тьме прибавился мрак замкнутого пространства. Маленькое чудовище упиралось в его бедра и подталкивало вперед. Куда они попали? «Похоже на громадную пещеру», – сказал себе Эусеби. Когда глаза привыкли к сумеркам, он увидел, что в стенах пещеры проделаны углубления, в которых стояли свечи: одни догорали, другие, казалось, только что зажгли. Их огоньки помогали ему разглядеть сеть узких и темных каменных коридоров. А потом он посмотрел вверх.
Над головой простирался свод, тысячи лестниц соединяли тысячи площадок, воздушных лабиринтов и колонн, вырубленных в скалах между двумя соседними ярусами. И всюду шныряли чудовища с крабьими головами: проносились мимо, поднимались и спускались по лестницам, не обращая на него ни малейшего внимания. Эусеби стало казаться, что его посадили в гигантский улей, как вдруг в мерцающем свете свечей показалась человеческая фигура – это была женщина.
Фотограф опешил: как оказалась здесь женщина?! Она выглядела спокойной и невозмутимой; должно быть, компания чудищ и жизнь в темноте вошли у нее в привычку. Высокая, в черном платье. Во мраке ее рыжевато-золотистые волосы казались языками пламени. Прическа была безукоризненной, только у правой щеки выбивались две или три пряди. Более всего поражало выражение лица – грустное и отрешенное. Любой почувствовал бы сострадание, увидев эти глаза, лишенные внутреннего блеска. В них отражалась безжизненная жизнь, пребывание в мире, оставлявшем меньше надежд на спасение, чем чистилище. «Как печальна эта дама», – сказал себе Эусеби.
