Эти мысли беспокоили Крону, отвлекали ее. Если бы она сосредоточилась на Тало или на Главном магистрате, который объявил ей благодарность и повысил в должности до капитана, она бы перестала дергаться из-за погребального костра, о котором она не могла думать. Скоро исчезнет даже тело ее сестры. И она никогда больше не почувствует похлопывание ее руки по плечу, или щетину на ее голове… или скрытое тепло ее сердца.
После завершения обряда началось прощание. В храме вилась длинная очередь из тех, кто хотел подойти к ложу Де-Лии. Когда Крона приблизилась к телу, она едва преодолела желание сорвать маску с ее лица, споткнулась и, опершись о край алтаря, крепко ухватилась за него, чтобы занять руки.
Ей так много хотелось сказать сестре. Понимала ли Де-Лия, как сильно ее любит Крона? Поверила ли она в искреннее прощение сестры? Было ли у нее хоть немного времени, чтобы понять, что означал их бой с аннигилом? Знала ли она, какую свободу почувствовала Крона? Освободилась ли сама от чувства вины?
Крона сложила ладони вместе, изобразив знак долины Аркензир, и поднесла их к губам для поцелуя. Потом она протянула руки в сторону Де-Лии и раскрыла ладони, как будто выливая свои чувства на сестру.
Асель за ее спиной всхлипывала и шмыгала носом. Она плакала без перерыва несколько дней.
А к Кроне слезы никак не приходили. Они были где-то там, внутри нее, и никак не могли вырваться наружу. Она чувствовала их, чувствовала, как они вскипают в ее голове, давят, но не проливаются.
Вместо слез у нее болело тело. Ей будет очень не хватать Де-Лии – больше, чем кого бы то ни было. И она знала, что эту тоску по сестре невозможно будет подавить ни работой, ни удовольствиями, и даже боги здесь бессильны.
Когда они вышли из храма, Саша подошла к Кроне.
– Ручку-самописку кровью, – начала она, – мы отправили в Холм-каземат на хранение. Наши люди пошли проверить погреб, где вас держали, там могли остаться другие запрещенные предметы.
– Хорошо. Это хорошо.
– Но… думаю, тебе следует знать… Очистить ручку от крови нам не удалось, Крона. Магистрат не позволил, не дал нам ни единой лишней секунды.
Крона поняла, но ее душа так устала, что она ничего не могла сказать в ответ. Значит кровь Де-Лии будет храниться в ручке столько, сколько будет стоять каземат.
Саша протянула ей сверток.
– И вот еще. Это мы нашли в комнате камердинера. На экслибрисе написано имя Де-Лии, но страницы пустые.
Она развернула оберточную бумагу и увидела дневник в переплете из коры, где Гэтвуд заставил Де-Лию писать. Он сказал, что получил возможность манипулировать ею за счет комбинации пера с кровью и дневника. Но дневник выглядел как обычная книга. Страницы были пустыми, как и сказала Саша.
В храм пришло много людей, и Асель и Крона долго благодарили всех за участие. Пришли коллеги по работе – весь участок в полном составе, дальние родственники, а также многие гости со свадьбы Дюпон и Лейвуда, включая Главного магистрата и его юную внучку Стеллину. Кожа девушки была еще желтоватой, но сама она уже весело улыбалась. Казалось, что пришли все, кто был так или иначе связан с Де-Лией и этим последним делом, кроме жениха и невесты, которые мудро прислушались к указаниям Кроны.
Даже Тибо пришел, хотя и не входил в храм. Он постоял в дверях, поймал взгляд Кроны, кивнул ей и потом исчез. Ей очень хотелось, чтобы он обнял ее, погладил по голове и сказал, что все будет в порядке. Мечтать об этом было прекрасно, но внутри она почему-то знала, что, если он так поступит, это только усугубит ее горе. И она почувствует себя еще более одинокой.
Постепенно храм опустел, и котерия затихла. Крона отправила Асель домой с погребальной маской и дневником. Она не может сейчас быть с мамой. Ей хотелось сбежать.
Платье Кроны для погребального обряда было ужасно неудобным, да Крона никогда и не носила такие. Пышные рукава, юбка, которую, должно быть, сшили для хвоста, а не для ног, потому что переставлять в ней ноги оказалось почти невозможно, и глубокий вырез. Асель купила его у соседки прямо перед обрядом, поэтому Крона не возражала.
Но ездить на Аллиум в таком платье не представлялось возможным. Выйдя из котерии, она потянула за ленту, при помощи которой юбка крепилась к лифу, и сдернула низ. Под юбкой на ней были черные штаны для верховой езды. Она запихнула все лишнее в сумку, привязанную к седлу Аллиум, и достала пурпурно-желтый шарф, в котором умерла Де-Лия. Его она обернула вокруг пояса, закрепив тугим узлом.
Обычно гордая кобыла грустно моргнула, посмотрев на Крону, чувствуя, что ее хозяйка больше никогда не вскочит на нее. Крона взяла ее за подбородок, погладила морду и прижалась лбом к шее животного. Аллиум пахла сеном, щеткой и сахарными кубиками.
– Мне жаль. Теперь у тебя есть только я.
Было сложно оседлать лошадь с рукой на перевязи, но Крона, как всегда, справилась.
Вокруг щебетали желто-красные птицы. И хотя их щебет звучал намного мелодичнее, чем резкое карканье падальщиков, даже это не могло поднять ей настроение, которое становилось тем хуже, чем дальше они уходили от котерии по булыжной мостовой. Они направлялись в Городской архив, документы из которого, как теперь была уверена Крона, исчезли из-за вмешательства Тало. Но в этот скорбный день это ее не волновало.
К моменту, когда она подошла к прилавку торговки фруктами, ее охватило полное отчаяние – скорбели и тело, и дух. Пути назад не было. Смерть Де-Лии отменить невозможно. Она ушла. Навсегда.
Ее эталон, ее константа. Ушла.
Она не слишком изящно спешилась и, спотыкаясь, побрела по пересекающимся гравийным дорожкам, подошла к прилавку продавщицы и тяжело облокотилась о его расколотый угол. Все фрукты на прилавке сегодня были ярко-желтые, сладкие как мед и так же сладко благоухали – как будто стараясь привлечь пчел с трепещущими крылышками.
И хотя в глазах у Кроны стоял туман, она взглядом искала оранжевые пятна, желая увидеть яркие шарики мандаринов, которые так обожала Де-Лия.
Продавщица медленно приблизилась к ней, протянула руку, чтобы накрыть руку Кроны. Их взгляды встретились, и пожилая женщина покачала головой:
– Нет сегодня мандаринов.
Она произнесла это с суровой торжественностью, присущей моменту.
Когда Крона стянула шарф с талии, передавая его женщине трясущимися пальцами, у нее наконец хлынули слезы. Плотину прорвало, и они вырвались на свободу. Ни маска, ни похоронная церемония не смогли выманить их наружу. Но сейчас, когда она вдруг поняла, что больше никогда не будет сидеть и болтать с сестрой, лакомясь мандаринами, она вдруг заплакала.
Рыдая, она упала на колени. Она стучала кулаком по земле – не в гневе, но в страдании, попадая в мягкую пыль между острыми фрагментами камней.
Продавщица ничего не сказала, но взяла шарф, накинула на спину Кроне и обернула вокруг нее. В его ткани не было камней эмоций и не было никакой фальши в утешении, которое он давал. Женщина знала, что Кроне больно, и дарила ей то, что могла – свою доброту.
