– А жена хозяина, хозяйка дома? – продолжил Шарбон.
Матисс не ответил. Они дошли до конца зала и уперлись в две двери – слева и справа, но древатор не пошел ни к одной. Он просто постучал в заднюю стенку.
К большому удивлению Шарбона, она тут же открылась, едва не стукнув Матисса.
Тайная дверь в жутком доме. Но Шарбона почему-то это не сильно удивило.
С другой стороны двери стояла Фиона, волосы слегка вились, выпадая из заколок. Поверх платья был надет тяжелый фартук мясника, а глаза скрыты за толстыми рабочими очками, которые надевают при работе с опасными химикатами.
– А вот и ты! – сказала она, как если бы они были парочкой преступников, которые вышли на улицу после комендантского часа.
Она задернула внутрь Матисса, и Шарбону пришлось придержать потайную дверь, чтобы войти, прежде чем она захлопнулась. Снаружи он не заметил никаких потайных защелок или швов и поэтому понятия не имел, как открыть ее из холла. За дверью находилась единственная комната без окон. Газовые лампы горели на полную мощность, и в помещении было светло как днем, что резко контрастировало с самим домом. Комната явно была своего рода мастерской, хотя в ней находились и кое-какие элементы мастерской целителя: со сводчатого потолка свисали пучки трав, а на аптекарском сундуке, занимавшем один из задних углов, были сложены бинты, иглы и жгуты. В другом углу стоял рабочий стол, заваленный металлическими опилками, начерченными от руки схемами, микроскопом и частями фотокамеры.
В центре помещения стояла вделанная в пол необычная конструкция сомнительного назначения. Вокруг нее кругами шли письмена, которые он не мог прочитать. Сама конструкция была одновременно органичной и очень герметичной, как цветок, сочетавший в себе и то, и другое. Только это был не цветок, а нечто более абстрактное.
В центре конструкции стояла небольшая походная печь. На ней шипели, поджариваясь, звенья колбасы, а на металлической решетке над ними грелись мягкие хлебцы.
– Мы здесь очень просто едим, Луи, – сказала Фиона. – Надеюсь, ты не против.
– Шарбон, пожалуйста, мадам, если позволите.
– Не позволю, – весело ответила она. – Но не переживай, мы скоро избавим тебя от вредных привычек.
Учитывая обстоятельства и сомнительную обстановку комнаты, Шарбон надеялся, что долго он здесь не пробудет. И ему совсем не хотелось, чтобы его здесь от чего-либо избавили, особенно от приличий.
Фиона протянула ему жестяную тарелку и гнутую вилку.
– Садись, пожалуйста.
Он не взял посуду и не указал, что в комнате действительно нет стульев.
– Видимо, вы хотели ввести меня в заблуждение, отправив мне приглашение на обед, мадам. Я не привык к тому, чтобы меня водили по тайным комнатам, которые, я полагаю, судя по предметам, по какой-то определенной причине спрятаны, а не используются просто для вечеринок.
– Совершенно верно, – похвалила она его со снисходительной бравадой в голосе.
Он стоял на своем. Ее наглость заставила его почувствовать себя смелым.
– Я не знаю, чем все это закончится, но предполагаю, что чем-то незаконным. Возможно, с помощью магии и чар.
– И снова верно. Дважды в яблочко, ты умный мальчик.
– И я боюсь, что не могу участвовать в этом. Предупреждаю вас, что мне придется отправиться прямо к стражам Дозора.
– О-хо-хо, – притворно заохала она, и лицо ее исказилось насмешливым разочарованием. – А как хорошо начал. Полагаю, если ты настучишь на меня, мне тоже придется на тебя настучать. Твоя тайная мастерская намного, скажем так, ужаснее моей. Интересно, что Дозор скажет, когда увидит ее?
Живот вдруг свело судорогой, но внешне он ничем не показал, что ее слова хоть что-то значат для него.
– Пустые угрозы не убедят меня в обратном, мадам. Мои анатомические исследования в прошлом, и моя мастерская закрыта уже шесть лет – это всем известно.
Она ухмыльнулась.
– Ах, Луи, мы с тобой – точно две горошины в одном стручке. Нас обоих наказали за исследования, но все же нас не сдержать. Давай я тебе кое-что покажу.
Она передала тарелку и вилку Матиссу, который наблюдал за их пикировкой, не изменив скучающего выражения лица, взяла Шарбона за запястье и подвела к своему рабочему столу.
Там лежали чертежи какой-то сложной перьевой ручки-самописки, часть которой была собрана и лежала среди металлической стружки.
– Ты выглядишь сбитым с толку, – без обиняков заявила Фиона через некоторое время. – Видимо, ты плохо разбираешься в легендах. Считается, что существуют некие чары, утерянные во времени. Сначала их вроде обнаружили, потом уничтожили – в общем, все это считается вымыслом. Во многом потому, что в них используется нечто – некое дополнительное качество помимо четырех известных нам магий. Например, это, – она взяла наполовину собранный корпус, – моя попытка создать ручку, которая будет писать кровью. Легенда гласит, что, если взять небольшую пробу чьей-то крови и заправить ею ручку, перо будет писать правду об этом человеке.
Она подскочила и кинулась к аптечному шкафу и начала открывать ящик за ящиком, пока не нашла то, что искала.
– Или это, – сказала она, протягивая ему нечто похожее на булавку в виде ромашки, покрытой белой эмалью с янтарным камнем посередине.
– Это не просто камень эмоции. Да, янтарь содержит надежду, но знаешь ли ты, что такое янтарь? Откуда он берется? Он отличается от других камней. Я говорила с одним натуралистом, который предположил, что янтарь произошел от старых деревьев.
– Деревья, из которых делают камни? – спросил он, нахмурив лоб.
– Ну, камнем он станет много-много позже. Это смола, своего рода повязка Природы. Вот почему в них иногда можно найти кусочки насекомых – они застревали в ней, когда смола была еще липкой. И смотри сюда, видишь внутри эту осу?
Он не осмелился прикоснуться к камню, но наклонился, чтобы разглядеть.
– Дело вот в чем, – продолжила она, – где обитает магия Знания? В лесу. В деревьях, растущих по краю Долины. Основа этой заколки – древесина твердых пород из Винсроуэна, а тело булавки сделано из меди, произведенной самой Природой. И я проделала в ней крошечную дырочку, чтобы залить несколько капель горячего свинца в головку этой милой крошки. Примерь-ка ее.
– О, нет, – сказал он, отмахиваясь, – я не очень люблю ощущения, навязываемые камнями эмоций.
– Гарантирую, что этот вас зачарует, – сказал Матисс.
Они оба уставились на него выжидающе: Фиона с ликованием, а Матисс – таким взглядом, который только усилил беспокойство Шарбона.
– Это всего лишь ноль целых, два десятитысячных грамма надежды, – сказала Фиона, – если это поможет. Взятой, между прочим, из моих собственных вен.
При других обстоятельствах он бы продолжал отказываться. Но положение, в котором он находился, и их гостеприимство, казалось, сконцентрировались на острие булавки.
