– Себастьян, – произнесла она коротко, но без злости. – Сосредоточься. Что ты пытаешься сказать мне?
– Раньше я воображал, что могу творить магию, – и он уверенно помахал обеими руками, подчеркивая это утверждение больше для себя, чем для нее. – Когда я говорил тебе, что раньше считал, что людей можно заколдовать. Вот почему. Я надеялся, искал, изучал этот вопрос, чтобы понять, возможно ли такое. И все это время я пытался убедить себя, что сам я ничего такого не умел. Потому что у меня сохранились воспоминания, что я умею колдовать. Не с помощью предметов – как это обычно бывает. А голыми руками. На самом деле, даже не так. – Себастьян потер переносицу. – Я помню, как мне хотелось, чтобы произошло что-нибудь волшебное. И у меня получалось, пусть на короткое время, но я просто сильно хотел, и это происходило. Я помню, как смог повлиять на отца. Когда он был особенно зол, иногда я мог – или думал, что могу – убрать его злость. По этой причине я решил, что я все выдумал. Какой бы ребенок, попав в передрягу, не захотел бы – не заставил бы себя – поверить, что он может обезопасить себя? Но я отчетливо помню, что это срабатывало – совсем ненадолго и уж точно всегда казалось, что совсем ненадолго.
На его лице отразилась старая боль.
– Себастьян, – мягко, с мольбой сказала она.
Она не могла больше стоять на своем. Да и не хотела. Он был так добр и к ней, и к ее маме – она не могла осуждать его за поступок, который он совершил под воздействием момента. Во всяком случае, не теперь, когда внутри него переплелось все – и старая боль, и новые удары судьбы.
Она взяла его руку в свои, но он все еще не смотрел на нее. Тогда она подошла ближе, положила голову ему на плечо, прижалась грудью к его груди, чтобы он почувствовал биение ее сердца.
– Не говори об этом, если тебе…
Он мягко оборвал ее, морщины на его лбу расправились, рот напрягся.
– Нет. Я хочу. И еще кое-что. Думаю, мой отец знал. Я помню, как он говорил мне, чтобы я заставлял людей совершать определенные действия. Он приказывал мне заставить мясника почувствовать себя более щедрым, чтобы он добавил нам четверть рульки. Или отбить у домовладельца желание идти к нам за квартплатой. Он даже… Не думаю, что я это делал, но иногда… особенно после бессонной ночи он просил меня, чтобы я заставил маму простить его.
Себастьян свернулся калачиком, согнул колени, опустился на кровать. Мелани присела рядом, изо всех сил стараясь защитить его от призрака отца. Она обняла его, не задумываясь, вдыхая его запах, ее сомнения и раздражение исчезли. Каждое слово давалось Себастьяну с трудом. Он выглядел выжатым – обессиленным, – таким она его еще не видела. То, что он говорил сейчас, ему, очевидно, давно хотелось произнести вслух.
Но она все еще не могла смириться с тем, что не понимает его.
Как он мог творить магию. Люди не творят магию – просто не умеют.
Она плыла вместе с ним по волнам его воспоминаний.
Прижалась лбом к его виску и глубоко, медленно дышала, создавая мягкую воздушную подушку, которая была только их. Он закрыл глаза и принял утешение, поднял руку и взял ее за запястье, будто возвращая объятие.
– Но, – мягко сказал он, – потом воспоминания прекратились. В какой-то момент, когда я все еще был мальчишкой, я утратил это умение. Может, я просто перестал притворяться, что контролирую свой мир. Просто принял как факт, что моя судьба в руках отца. Что я вырос, – он судорожно вздохнул. – И долгое время я был абсолютно уверен, что придумал все это.
– Потому что человека нельзя зарядить магией, – сказала она.
– Человека нельзя зарядить магией, – едко согласился он. – Но если то, что я вспоминаю – правда, то…
Уловив смысл, Мелани слегка отодвинулась от Себастьяна и посмотрела ему в лицо.
– Тебя просто освободили от чар. Изменили каким-то образом.
– Да. Точно. Вот почему я украл Блэкхауса. Для меня. Для тебя. Для нас.
Глава 24
Крона
Я закопала золотые иглы в глубине пещеры и сказала варгу, что вернусь позже, что принесу ему немного свежей воды и мазь для ран. Я выбралась из пещеры, и мы вместе с тобой пошли к ручью. Ты сказала, что от меня воняет какашкой. А я ответила, что от тебя воняет варгом. Мы обе искупались в ручье и отправились домой. И никто ни на мгновение не заподозрил, что я была на волосок от смерти и вышла победительницей.
Крона приехала в участок, чтобы посмотреть фотографии татуировок умершего и получить новые данные от Дневного дозора, которые ждали ее.
– У первой жертвы, – сообщил Ройу на утренней летучке в четвертый день расследования, – была удалена матка, вскрыта. То же самое сделали и с несчастной Эстер.
Почему убийца делает это? Шарбон убивал людей всех полов, и уж точно никогда не вырезал ничего из тел, он… он использовал все.
– А таблетка? – спросила Крона.
– Трей и Уткин говорят, это успокоительное, – ответил Ройу. – Видимо, чтобы жертвы не кричали или не пытались сбежать.
– От тела просто несло им, – сказал Трей.
– А Стрэндж? – спросила Де-Лия.
– Ее навестили несколько клиентов, – сказала Саша. – Мы отмечаем всех, кто приходит и уходит, но пока ничего обещающего. Люди меняются каждые шесть часов – регулятор и страж.
– Хорошо.
После летучки Крону отпустили работать с фотографиями напавшего на нее и обдумать, что могли означать татуировки. Поэтому она могла заниматься расследованием так, как считала нужным. Если она решит навестить Тибо или найти Патроне, как она и планировала, никто из окружающих не скажет ей, что она зря тратит время на давно забытое дело или ищет уже известного преступника совсем не там, где надо.
Татуировки погибшего на фотографиях были запечатлены в тонах черного и сепии, и края их выглядели размытыми. Некоторые стерлись так, что было практически невозможно понять, что там изображено. Птица? А, может, собака? А это что за завитки? Она по очереди просматривала их, пытаясь найти хоть что-нибудь знакомое.
Наконец, она дошла до метки на большом пальце покойника. Фон был размыт, но сам знак получалось разглядеть. Через мгновение она вспомнила, что это.
Этот знак указывал на то, что человек находится «под защитой духовенства» – старый обычай, которым пользовались до наступления нынешней бумажной бюрократии, взятой на вооружение современной службой Дозора: если человек мог убедить жреца, чтобы тот отпустил ему грех убийства, то жрец ставил ему клеймо на большом пальце в знак вечного долга перед котерией. Таким образом убийцу официально причисляли к богам, и его нельзя было казнить по закону.
Но с этой практикой давно распрощались. Никакая мольба на коленях не могла спасти убийцу от петли.
Хотя она была знакома с историей этого обычая, но и подумать не могла, что кто-то до сих пор его практикует. Но если эти новые цветы действительно имели религиозный подтекст…
