На подоконниках и в нишах не сохранилось ни одного витража. По гребню крыши здания вились толстые ленты из резного камня, когда-то придававшие зданию некое подобие стиля. Теперь они все покрылись выбоинами и трещинами. Огромные куски камня грозились свалиться на улицу и раздавить прохожих.
Как мог кто-то, такой чистенький и соблазнительный, как Тибо, жить в таком ужасном месте?
Потом она еще несколько раз проследила за ним, и он всегда возвращался сюда.
Она знала, как он выглядит, когда возвращается домой после тяжелого дня.
Когда Тибо шел на явочную квартиру или в любовное гнездышко, он вел себя совсем по-другому. Когда же он возвращался сюда, все его напряжение испарялось. Он двигался более легко и энергично. Эти стены были его храмом, святилищем, хотя понять это было трудно.
Когда она подошла к пятиэтажному зданию, она заколебалась. Может, ей не стоило приходить сюда без формы. Она оделась, как для обычной встречи в парке – на людях, и здесь – в этой крысоловке – чувствовала себя неуютно. В «доспехах» ей было бы спокойнее – в плаще или в чем-нибудь таком. Тонкий шарф, в котором она пришла в парк, едва ли послужит ей надежной защитой. Но если бы она заявилась к нему в форме регулятора, он бы ее ни за что не простил. Конечно, это не означало, что она должна отказываться вообще от любой защиты.
Благодаря форме она чувствовала себя в безопасности. Обычная же одежда – простая, но женственная – открывала не только ее лицо, хотя и была скромной, и означала, что она человек, а не рука государства.
Сначала ей захотелось вернуться домой и переодеться, но потом она решила, что ведет себя глупо и не хочет тратить время.
Пока она поднималась по лестнице полуразвалившегося здания, ступени стонали. Непривычно поскрипывали под тяжестью шагов, а по-настоящему стонали, как живое существо в агонии, а не на сгнившие куски дерева.
Все здание выглядело полумертвым. Краска, а, может, и бумага – трудно было сказать – отслаивалась от стен внутри, как старая кора. В воздухе витали застарелые запахи влажной гнили и мочи, и Крона едва не развернулась и не сбежала, поджав хвост.
Но кругом стояла тишина. Она привыкла, что в таких местах жизнь бьет ключом – люди кричат, родители зовут детей, играющих внизу. Но здесь было слишком спокойно.
На площадке первого этажа сидел грязный ребенок. Он чем-то напомнил ей Эстебана, хотя был значительно младше. Эстебана, который был так напуган.
Тело первой жертвы, конечности, тянувшиеся вверх, к птицам, устроившимся на стропилах склада, мелькнуло перед ее мысленным взором.
– Ты знаешь, кто здесь живет? – тихо спросила она. – Я ищу человека, высокого, с очень светлыми волосами. И люди… – она заколебалась. – Люди считают, что он очень красив.
Ребенок осмотрел ее с головы до ног, отметив отсутствие дыр на одежде и красивую прическу. Скорее всего, она была единственной женщиной, которая когда-либо с ним разговаривала.
Ей снова захотелось спрятаться за своей униформой. Она привыкла к настороженным, недоверчивым взглядам, когда носила шлем. На такой улице, простой и без прикрас, она обычно слышала только вопли людей, у которых не было дома.
А здесь был только маленький ребенок – чуть старше младенца и совсем один… из-за этого она чувствовала себя совершенно не в своей тарелке… Она надеялась, что взрослые обитатели просто спрятались и не покажутся на глаза.
– Ему нравятся заводные игрушки, – сделала она еще одну попытку. – Наверное, их у него много. Такие маленькие механические штуки?
Мальчик кивнул в знак того, что понял, и протянул пухлую ручку.
Она не сразу поняла, чего он хочет. Но потом до нее дошло, что именно ему нужно. Она достала пятисекундный диск и осторожно вложила ему в ладонь.
– Иди по ступенькам, – сказал он, указывая вверх на лестницу. – Дверь восемь-восемь.
– Спасибо.
Случайно напугав бездомную кошку и перебравшись через кучу мусора, Крона оказалась у двери, помеченной двумя восьмерками. На некогда зеленом дереве было криво нацарапано число – как курица лапой.
Ничего здесь не указывало на Тибо. Это место не было ни роскошным, ни элегантным, ни искусным, ни обезоруживающим. Почему он его выбрал?
С трепетом и глубоким вздохом Крона постучала.
Никто не ответил. Возможно, его не было дома. Он мог быть в тысяче разных мест по всему Лутадору. Он мог смеяться вместе с разукрашенной любовницей в соль-клубе, мог облачиться в дорогой прикид, прикинувшись джентльменом, или проворачивать какую-нибудь аферу с ничего не подозревающей парочкой, одновременно ухаживая за ними обоими.
Он мог и страдать где-нибудь. Бороться за свою жизнь где-нибудь на задворках.
Он мог снова попасться в лапы Дозора из-за дел, в которые втравила его Крона, да сохранят его Пятеро.
Не было вообще никаких причин считать, что он был дома.
Но хлипкая дверь вдруг распахнулась, явив Кроне Тибо во всей своей…
Уж точно не «красе», хотя Кроне этого так хотелось.
Кривая, если не сказать усталая полуулыбка на мгновение мелькнула на губах, и лишь потом он заметил, кто стоит перед ним в коридоре.
Он много раз видел ее без формы, но она была уверена, что он никогда не видел ее такой… какая она есть.
Его волосы были всклокочены, подбородок небрит. Он уставился на нее осоловелым расфокусированным взглядом, что наводило на мысль, что он, возможно, только что выполз из постели или вообще встал с пола. Одежда напоминала лохмотья, была рваной и изношенной почти до дыр. Плечи обнажены. Он стоял, привалившись к дверному косяку, преграждая ей вход, и казался шире и выше, чем обычно.
Его растрепанный вид застал Крону врасплох, и подготовленная острота так и не слетела с языка.
От него волнами катился лихорадочный жар, но не от болезни, а от выпитого. По коже у Кроны побежали мурашки, лицо вспыхнуло, в груди гулко застучало сердце. Кончики ушей запылали – встреча с полуголым Тибо не входила в повестку дня. Ее щеки, и уши, и прочее полыхнули не столько от смущения, сколько от острого чувства волнения.
Прекрати, упрекнула она себя. Ты ведешь себя глупо. Это Тибо. Тибо.
Она поблагодарила богов за свой темный цвет лица. Может, он не заметит, как она покраснела и разволновалась.
Ее охватил внезапный порыв упрекнуть его в бесстыдстве. Она могла притвориться, что оскорблена его наготой. Но на самом деле она боялась не этого – она боялась, что таким его видят много других глаз. Казалось несправедливым, что им любуются так много других людей – светлой кожей, крепким прессом, привлекательным изгибом бедер – неужели он перед всеми так выставляется? Поэтому она прикусила язык и не стало ревниво произносить «Где твоя туника?», чтобы ее фривольные мысли не прозвучали неловкими заявлениями.
