Примечательно, что 4 июля наша 1-я армия, связанная тяжелыми боями, имела фронт в 100 километров. Соседняя же, 4-я армия, пассивно взирающая на сражение на севере, стояла на фронте в 200 километров. В ходе отступления, предписанного приказом генерала Шептицкого, это соотношение меняется на противоположное. Когда 4-я армия подойдет к линии германских окопов, ее фронт сузится и составит те самые 100 километров, которые ранее имела 1-я армия. И наоборот, 1-я армия, отходя в соответствии с приказом на запад, быстро расширяет свой фронт так, что «оборонительная линия», подлежащая занятию по распоряжению командующего, растягивается до 200 километров. Таким образом, стратегическое положение 4-й армии, даже не вступавшей в сражение, отличнейшим образом улучшается, в то время как положение 1-й армии, наоборот, с невиданной быстротой ухудшается. Фатальные последствия ошибочного приказа ген. Шептицкого от 5 июля приносят свои горькие плоды. Когда главные силы 1-й армии, те самые, которые, выполняя приказ, и вынуждены были продефилировать перед фронтом противника, сошли с естественных путей отступления, отходя в направлении Молодечно, они, как мы знаем, сближались с 4-й армией, оставив на севере лишь незначительную часть своих сил.
В ходе анализа этого приказа я показал, что его результатом было повышение плотности наших войск к югу и их разрежение к северу. Это касалось 1-й армии. А теперь мы наблюдаем то же самое явление в масштабах всего фронта под командованием ген. Шептицкого, который в два раза уменьшил участок южной армии и также в два раза увеличил участок северной армии. И это тогда, когда именно на севере 1-я армия потерпела поражение от превосходящих, плотно сосредоточенных сил противника, в то время как южная армия имела перед собой неприятеля, местами равного себе, а на большем протяжении своего фронта имея над ним безусловное превосходство.
Таким образом, наша армия все более разрежает свой северный фланг – разрежает до такой степени, что самая северная ее группа, состоящая из двух самых малочисленных дивизий (8-й и 2-й литовско-белорусской), занимает – без преувеличения – 100 километров фронта. Если бы противник ударил по этому флангу, полное поражение было бы неминуемо. Но он, подчиняясь приказу п. Тухачевского от 7 июля, ослабил свое давление на север и запад и направил свои основные усилия в другом направлении. На наш наиболее слабый фланг двинулась только 4-я армия п. Сергеева, армия, пехота которой любила топтаться на месте, а конница пока не показала своих возможностей. Остальные войска, принимавшие участие в боях 4 и 5 июля, в хитроумном маневре, проводимом в пустоте, сжимались в кулак, разворачиваясь боком и почти спиной к 4-й армии. Стратегические построения каждой из этих армий коренным образом отличались друг от друга. 4-я армия идет очень широким фронтом, поэтому может передвигаться быстро, тем более что большую часть ее сил составляет конница; остальные войска, наоборот, как мы говорим, сжаты в кулак, или, если так хочется п. Тухачевскому, – в таран. Процитирую еще раз характерное высказывание по этому поводу п. Сергеева: «Узкие коридоры для 15-й и 3-й армий позволяли вести дивизии в две или даже в три линии, сосредоточенные по глубине, и поэтому всегда иметь дивизии наготове, в сжатом кулаке для какого-либо маневра. 15-я армия приняла такое построение для марша еще от Глубокого, имея в первой линии 54, 33-ю и 11-ю дивизии, а во второй за флангами – 4-ю и 16-ю. После двух-трех переходов головные дивизии заменялись тыловыми, резервными, чем достигалась значительная экономия сил пехоты». По моему убеждению, такой порядок не мог обеспечить быстроту марша; армия, состоящая из пяти пехотных дивизий с артиллерией и обозами, совершающая марш, как будто это полк!
Вдобавок ко всему она должна была через определенное время заменять авангард. Это должно было сопровождаться «экономией сил пехоты», но зато и огромной потерей времени – каждый раз по крайней мере половины, а то и целых суток. Такая армия ползет как черепаха по сравнению с борзой, спущенной со сворки в погоню, как это было в случае с северной 4-й армией… Черепаха и борзая, ко всему прочему, удаляющиеся друг от друга, – не товарищи в беге, они не в состоянии одновременно или хотя бы почти одновременно прийти к цели.
Стратегическая ошибка генерала Шептицкого и странная несогласованность целей и маневров двух советских армий – все это привело к чрезвычайно оригинальной битве за Вильно. Эта битва, как и бои 4 и 5 июля, не имела промежуточного, тактического значения, но достигла вершин стратегии. Причудливая и оригинальная, она, несмотря на ее большое влияние на ход всей кампании, совсем не принадлежит к области военного искусства, потому что с ней не были связаны замыслы и намерения ни одного из двух командующих фронтами – ни ген. Шептицкого, ни п. Тухачевского. Первый из них намеренно всеми способами старается ослабить этот участок так называемых оборонительных линий, уменьшая там плотности войск, и, видимо, не имеет ни намерения, ни желания давать или принимать там более или менее значительное сражение. В свою очередь п. Тухачевский, как нам известно, после неудавшегося Седана, поверив в «разгром», «рассеивание» и «раздавливание» якобы в панике убегающего противника, бросает на это направление свою самую слабую, поредевшую и рассыпанную на большом пространстве армию. Свои же главные силы, сжатые в решающий кулак, он не торопит; уверенный в себе, festinat lente (спешит не торопясь – лат.) черепашьим шагом, отыскивая место для принятия окончательного решения. Где-то должна восторжествовать великая стратегия; где-то прошумит своими крыльями Нике, от имени Марса и Минервы одаривая победой и наказывая поражением, – так хотят оба командующих. И им совсем некстати такой неожиданный поворот событий, когда судьба даже не сражения, а всей войны решается не там, где они определяют. Почему фортуна распорядилась именно так? Может, для утешения огорченного предыдущим боем п. Сергеева? Ибо в этой битве за Вильно крылатая Нике возложила ему на голову лавровый венок победителя.
Однако прежде чем получить эти лавры, п. Сергеев должен был прийти под Вильно, совершив марш, но вовсе не такой удачный, как он старается показать в своей книге, приукрашивая его словами и выражениями, создающими впечатление великолепия, – так делают всегда, когда отсутствие содержания хотят компенсировать красноречием. Действительно прекрасная по другим соображениям, здесь книга п. Сергеева пестрит, к сожалению, высокопарными выражениями, как, например, «плацдарм». На пути марша под Вильно лежит мой родной уезд – Свенцянский. Я никогда не предполагал, что он так богат такими стратегическими прелестями, как «плацдармы». Плацдармы, оказывается, есть в нашем уездном городке Свенцянах, плацдармы есть и под Свиром. Но и Свенцяны, где есть только малюсенькая узкоколейка, и прекрасный городишко Свир с его старинным замком, за все время своего существования вообще никогда не слышавшим паровозного гудка, слишком мелки и незначительны, в том числе и в военном отношении, чтобы кто-то в XX веке мог считать их важными стратегическими объектами – «плацдармами». Местные обыватели могут гордиться! Мы видели Ореховку, заменяющую надменный Смоленск в богатом воображении п. Тухачевского, мы видели ряд проволок и пару окопчиков, которые вынудили наше высшее командование приказать 7-й батарее 14-й литовско-белорусской дивизии открыть ураган заградительного огня 24 снарядами; поэтому ничего удивительного, что и войска п. Сергеева, преследующие «раздавленного» врага, очень осторожны на земле славного Свенцянского уезда, где их подстерегает столько «плацдармов». Хоть эта армия и должна была быть борзой, спущенной со сворки, но она особенно не торопится. Вот слова самого командующего п. Сергеева: «Приказ был получен конным корпусом по беспроволочному телеграфу, но выполнен не был» (стр. 53 цит. соч.). «164-я бригада весь день 8 июля простояла на месте в окрестностях Замоша». Потом двинулась, по словам п. Сергеева, совершенно не в том направлении. Движение кавалерии п. Сергеев характеризует так: «Она продвигалась очень медленно широким фронтом» (стр. 54), объясняя это следующим образом: «Незначительные стычки с кавалерией противника (наш 13-й виленский полк уланов) и с его отходящими малыми пешими группами (наш так называемый слуцкий полк) сильно задерживали продвижение конной массы» (стр. 54). А вот описание п. Сергеевым действий его пехоты и кавказской кавалерии: «Несмотря на панику, распространившуюся в тылах противника в связи с появлением нашей конницы в окрестностях Видзе и Дукшты, полякам удалось кое-как организовать сопротивление на германских позициях, причем в районе южнее Постав до озера Мядзёл это сопротивление оказалось достаточным (это была наша “рассеянная” 8-я дивизия), чтобы задержать кубанскую кавалерию до вечера 9 июля, т. е. до подхода 18-й дивизии». Движение 4-й армии очень напоминают топтание на месте во время седанского маневра 4 и 5 июля. Вновь потеря времени, целых дней, медленные движения черепахи, когда надо быть борзой. В это время против армии п. Сергеева еще действуют три наши дивизии. На правом фланге 10-я дивизия ген. Желиговского, в центре 8-я дивизия полковника Бургардт-Букацкого и на северном фланге медленно подтягивающаяся 2-я литовско-белорусская дивизия ген. Борущака с неполным полком виленских улан. Но при отступлении к Вильно 10-я дивизия уже отходит – для более важных задач – на юг, чтобы занять позиции южнее озера Свирь в проволочном раю – германских окопах. Против 4-й советской армии остаются вне окопов две наши дивизии, находящиеся, таким образом, в худшей тактической ситуации, но зато в стратегическом отношении наделенные, а может, обремененные, необычайной растянутостью фронта в целых 100 километров от озера Свирь до местечка Дубинки. И тем не менее! Если бы они еще и двигались! Ведь есть же опасные плацдармы! И войска п. Сергеева снова начинают топтаться на месте. 11 июля на севере нашего фронта под Вильно начинается, как пишет п. Сергеев, «трехдневный бой на Вильне». Итак, по его словам, 11 июля близ Подбродья конница встретила «сильное сопротивление противника и вела сдерживающий бой», ожидая подхода остальной конницы и пехоты.
