— Кейт Спеллман. Мать Марни.
— Как мне её найти?
— Хотите верьте — хотите нет, но она работает в каком-то кемпинге к югу от Беллингема. Мне она никогда не нравилась. Может, и понравилась бы, если б Марни хорошо относилась к ней. Марни искусно насаждала свои чувства и образ мышления. Кейт была «персона нон грата».
* * *
Чувствовалось, что Дина Марлоу редко бывает на людях. Она любила поговорить, рассказать о себе, только слушателей у неё не было. А тут Линдси приехала, сама попросила, чтобы она поделилась с ней информацией. Правда, выяснилось, что её интересовали другие сведения, а не истории о Голливуде и о том, как нехорошо Голливуд обошелся с Диной Марлоу.
Напоследок та поведала историю, которую явно считала самой трагической.
Она знала, сказала Дина Линдси, что стала олицетворением наиболее банального голливудского клише. Выдохлась. Её поклонники состарились, разбрелись по домам престарелых или сошли в могилы. Когда умер руководитель ее официального фан-клуба, претендентов на эту бесплатную работу не нашлось. Один раз она зашла в аптеку «Райт Эйд», чтобы оформить рецепт, а аптекарша даже бровью не повела. Молодым людям в возрасте до тридцати её фамилия ничего не говорила.
Ну, и самый явный показатель падения её популярности — это случай в финальном раунде телевикторины «Джепарди!», когда был задан вопрос в категории «Бывшие кинозвезды»: «Звезда фильма „Фронтир“, которая шесть раз была номинирована на „Эмми“, но ни разу не получила этот приз».
Участники дали такие ответы: «А кто такая Сибилл Шеперд?», «А может, Дина Шор?» и «Мам, привет!».
Должно быть, Сибилл чувствовала себя погано, подумала Дина.
Дай-то бог.
* * *
Наконец, Линдси удалось вырваться от стареющей актрисы. Она отъехала на милю от большого дома Дины Марлоу — вернее, от её усадьбы, — и остановилась на обочине. Голова её была полна мыслей о том, что говорила ей Дина о боге, о себе, о Марни, а также о Калисте и Саре Бейкер. Она исписала целую страницу в своем блокноте, потом еще полстраницы, и задумалась о том, ездила ли Сара Бейкер к Кейт Спеллман. Она-то сама обязательно наведалась бы к ней, если бы пыталась выяснить, что произошло много лет назад.
Собственно, именно этим она сейчас и занималась.
* * *
Когда Линдси наконец откланялась — бедняжка явно не желала уезжать, словно у неё не было своего дома, или же ей просто хотелось подольше погреться в лучах кинозвезды, — Дина налила себе джина и мысленно «прокрутила» беседу со следователем, а в связи с этим — и разговор с Сарой Бейкер. В конце встречи Сара затронула тему её взаимоотношений с Марни.
— Одно время мы были очень близкими подругами, — сказала ей Дина. — Она была для меня учителем, наставником. Благодаря ей я стала такой, какая я сейчас.
Эти слова были дымовой завесой, и, произнося их, она едва не давилась на каждом слоге.
— Значит, вы были «очень близки»? — голосом подчеркнула девушка, не сдержав усмешки.
— Да, как я сказала, мы были добрыми подругами.
Сара тряхнула головой, словно была опечалена.
— Да будет вам, Дина. Теперь другие времена. Сейчас мы живем в более открытом мире.
Дина резко встала, быстрым шагом прошла к выходу и распахнула дверь.
— Вам пора, — отчеканила она, решительно кладя конец разговору.
Девушка рассмеялась. Попыталась что-то сказать и снова рассмеялась.
— Вы и впрямь актриса до мозга костей, — наконец произнесла она, поднимаясь со стула. Протиснувшись мимо Дины на улицу, Сара стремительно обернулась к ней, и напоследок выдала весьма впечатляющую фразу.
— Для человека, который претендует на то, что он ведет жизнь во всех отношениях современную, настоящую, ратуя за природную естественность, вы насквозь пропитаны фальшью.
* * *
После того, как молодая Сара Бейкер «вонзила кинжал» в самое сердце Дины Марлоу и покинула «сцену», та побежала в ванную, где её стошнило в унитаз. Поднявшись на ноги, несколько долгих минут она уныло смотрела на отражение своего пепельно-серого лица в зеркале, жалея, что вообще открыла дверь журналистке и впустила её в дом.
И что когда-то познакомилась с Марни Спеллман.
Дина налила себе спиртное. Внутри всё клокотало от гнева, с каждой секундой сильнее и сильнее. Гадина, а не журналистка! Амбициозная тварь! Копаясь в её прошлом, Сара Бейкер задалась целью уничтожить все былые заслуги Дины Марлоу.
У неё никогда не будет своей звезды на Голливудской аллее славы. Она не сможет вернуться в кино. Ничего не будет, кроме… совсем ничего.
Дина нашла номер телефона, который оставила ей Сара. Даже не визитка, просто клочок бумаги, вытащенный из сумки! Да у неё, поди, и документов-то нет, подтверждающих, что она журналистка. Неужели какая-то дрянная девка сумеет её погубить?
Она схватила телефон, набрала номер. Ошиблась, пришлось набирать еще раз.
Сразу же включился автоответчик.
Ни слова, ни полслова от себя — робот за неё говорит!
— Послушайте, прошу вас, не упоминайте меня в своей статье. Это меня погубит. Неважно, что времена теперь другие. Мои поклонники не…
Что она несёт? И что это за умоляющий, примирительный тон? Конечно, она пьяна, но ведь еще и взбешена, даже сильнее, чем тогда, когда агент уведомил её, что ей пора играть более возрастные роли.
Бабуля! Добрая тётушка!
А ей тогда было всего-то тридцать семь лет.
— Сара Бейкер! Ты ничтожество, — заорала Дина в телефон. — Ты что — не знаешь, кто я? Какие у меня возможности? Если опубликуешь свою статью, клянусь богом, ты об этом пожалеешь.
Довольная, Дина положила трубку, отдышалась, подождала, пока остынет лицо. Откупорила бутылку вина, налила и выпила сразу полбокала, остальное отставила подальше на столе из орехового дерева, который изготовили для неё на заказ.
Она вспомнила, как Марни хвалилась, будто природа разговаривает с ней. Даже древесина. Но и теперь, много лет спустя, Дина затруднялась сказать, кем была Марни — искусной лгуньей или единственной женщиной, которая умела напрямую общаться с природой — со сверхъестественным.
Однажды, припомнилось Дине, она наблюдала за Марни, когда та водила пальцами по деревянной поверхности своего огромного стола — туда-сюда, туда-сюда. Дина и сама трогала эту поверхность, знала, что она гладкая, но не настолько, чтобы под шелковистой на ощупь полировкой не чувствовалась зернистость. Марни обводила ногтями рисунок древесины, которая, казалось, светилась изнутри, как топаз.
Марни считала древесину чрезвычайно чувственным материалом.
— Для меня зернистая фактура все равно что для слепого — шрифт Брайля, — говорила она зачарованно наблюдавшей за ней Дине. — Древесина, как и пчёлы, беседует со мной. Рассказывает о временах года далекой старины. Раскрывает тайны президентов, царей, людей, правивших миром с тех пор, как это дерево выросло из саженца.
