«La vida de la Venerable Madre Eleonor Canals, muerta en loor de sanidad»
[123] имела весьма скромный успех. Лишь супруга наместника короля воздала ей подобающие хвалы, но, к несчастью, маркиза была не той особой, чье мнение слыло весьма авторитетным, особенно в отношении достоинств ее собственного семейства. Наместник же, со своей стороны – хотя отец Аменгуал и отправил ему томик в особом переплете, дабы украсить библиотеку, и с лестным посвящением, – ограничился лишь благодарностью, не высказав ни малейшей похвалы. Еще рано было узнавать, какой отклик получило творение Аменгуала на Пиренейском полуострове и в частности – у церковных властей, и станет ли оно достаточным поручительством того, что его автор обретет наконец желаемую должность. С тех пор как отец Аменгуал отдал свой опус в типографию, он не знал, чем себя занять. Поэмы на случай, сочиняемые вслед за друзьями, заметки для проповедей – наверняка очень успешных, которые предстояло читать по праздникам в различных деревнях, – никак не помогали заполнить пустые часы, не приносившие ему удовлетворения, ибо он не посвящал их ни благородному, ни великому делу. Он чувствовал себя опустошенным. Совместное существование с сестрой Элеонорой было таким насыщенным, что теперь ему очень не хватало этой святой монахини. Необходимо было найти новую религиозную тему и начать немедленно работать над ней. Однако отец Аменгуал не хотел писать еще одно житие, будь то даже житие Сестры Томазеты, наиболее самобытного мистического цветка Майорки, по выражению маркизы Деспуч, предлагавшей ему заняться этим с явным намерением заткнуть за пояс супругу наместника короля. Нет, ему требовалась такая тема, которая позволила бы со всей силой проявиться его мистическому вдохновению, как советовал ему судебный следователь. Но хотя отец Аменгуал и размышлял над этим не один раз, объяснял он в настоящую минуту друзьям, ему никак не удавалось найти подходящего сюжета, несмотря на то что он уже нашел название: «Песнопения во славу торжествующей Веры». Оно долго крутилось у него в голове, и он наконец-то его выбрал. Но название требовало, по сути дела, вернуться вспять, к подвигам первомучеников и воссоздать картины, которые бы сильно взволновали читателей, побудили бы их защищать веру… Правда…
– Но теперь-то вам это дастся легко, отец Аменгуал, – сказал судебный следователь, прерывая его. – Напишите о судебных делах, связанных с христианской верой, каковые послужат для ее превознесения.
– О судебных делах? – переспросил с интересом отец Аменгуал. – Вы хотите сказать, о процессах, которые должны начаться? Я об этом подумаю… Обязательно подумаю… Да, вы правы, дон Жауме, кажется, это мне пригодится…
Конечно, если он начнет писать о процессах, то не сможет использовать фразу, которую с таким удовольствием поставил бы в конец какой-нибудь главы: Les diligentes virgenes, arrastradas por les fauces de los infaustos leones, perpetuaron la fe en el trofeo de sus palmas
[124]. Однако ему становилось всякий раз не по себе и тогда, когда он думал о том, как ему придется подробно описывать мрачные римские катакомбы и развратных императоров. Но что в особенности его расстраивало, так это необходимость вновь описывать целый рой прилежных дев, которые, при всем их мученичестве, неизбежно будут напоминать ему сестру Норету. К тому же, если он посвятит весь свой мистический восторг церковным процессам, он откровенно перейдет дорогу отцу Феррандо, который в последние месяцы только и делал, что стаптывал подошвы, бегая из Черного Дома в Монтисьон и обратно.
Себастья Палоу за все это время не проронил ни слова. Однако заметив, что разговор увязает в темах, не представляющих для него ни малейшего интереса, он решил, что пора добавить в него щепотку соли. Они заседали уже сорок пять минут – колокол на Ратуше только что пробил половину пятого, – и у судебного следователя оставалось совсем мало времени. Если кабальеро хотел разведать кое-что из того, о чем каноник знал из первых рук и что его дядюшка был бы рад разузнать как можно скорее, ему пора было действовать немедленно и с умом.
– Отец Аменгуал, – произнес наконец дон Себастья, – мне кажется, тема, которую предложил вам уважаемый судебный следователь, очень удачна. Но прежде, чем к ней обратиться, нужно дождаться приговоров… И, если не заполыхают костры, ваше произведение не найдет отклика. Не стоит торопить события, тем более в вопросе столь…
– …столь деликатном, – заключил судебный следователь— Разумеется, дон Себастья, разумеется. Однако, по правде говоря, я боюсь, что на сей раз…
– Кое-кого уже простили десять лет назад, миленький дон Себастья, когда инквизиция не выказывала столь праведного рвения. Но если они совершили новый грех, мы не можем допустить, чтобы на наших глазах оскорбляли Господа нашего Иисуса Христа…
Себастья Палоу совершенно не нравилось, что коротышка отец Феррандо, ростом не выше сидящей собаки, позволяет себе эти уменьшительные суффиксы, обращаясь к нему – человеку вдвое выше него. Видимо, поэтому он ответил священнику в весьма резком тоне, что, вообще говоря, было ему не свойственно: обычно он проявлял особую вежливость в общении с людьми в сутанах.
– Все это еще нужно доказать, отец Феррандо. И прежде всего необходимо позволить им защищаться. Не судить этих людей, заведомо признавая всех виновными. Я думаю, следует, скорее, исходить из того, что они невиновны.
– Ах, дон Себастья, миленький дон Себастья, никогда больше не произносите таких слов, ради всего святого, а не то мы вынуждены будем предположить, что у вас есть причины… что ваша милость тоже…
Себастья Палоу поднялся, взбешенный, и двинулся было в сторону отца Феррандо, словно угрожая ему.
– Я не потерплю, чтобы… Я не позволю вам, отец Феррандо, подозревать меня… Я уважаю ваш сан, но…
– Дон Себастья, – поспешил обратиться к нему предупредительный отец Аменгуал, ибо, как гостеприимный хозяин, не мог позволить, чтобы гости передрались в его келье, хотя в глубине души он и был доволен, что племянник наместника короля поссорился с его соперником, – дон Себастья, я уверен, что отец Феррандо не хотел вас оскорбить…
– Конечно, миленький дон Себастья, я никоим образом…
К счастью, в этот самый момент появился служитель с подносом, прося извинить его за опоздание. Клариски только что прислали подношение. Ураганный ветер настолько их напугал ночью, что они, растерявшись, не успели вовремя взбить белки.
Судебный следователь с нетерпением ерзал на стуле и готов был схватить сладчайшее лакомство без приглашения. «Если бы они промешкали еще немного, я бы и кусочка не успел попробовать! Напрасно бы пришел сюда, как круглый дурак!» – подумал он.
Отец Феррандо, меньше всего на свете желавший испортить отношения с Льябресом, – хотя предложение, которое тот сделал отцу Аменгуалу, просто вывело его из себя, – заметил гастрономический зуд каноника. Именно поэтому, а также для того, чтобы не извиняться за неуместный выпад против «миленького дона Себастья» (куда денешься – он племянник наместника короля!), отец Феррандо решил напомнить хозяину, что пришло время полдника.
