Иезуиты смотрели друг на друга, хлопая глазами и не понимая, издевается ли над ними хронист или говорит серьезно.
– Говорю вам без шуток. И думаю, что судебный следователь сие одобрил бы. Он вам подал эту мысль, а я лишь внес небольшой нюанс. Что скажете?
В келье повисла гнетущая тишина. Никто из двоих не хотел отвечать первым. Анжелат смотрел на них и развлекался. Он поначалу говорил в шутку, но почему бы, если призадуматься, не воспринять его предложение всерьез? Анжелату не было известно ни одного сочинения отца Феррандо, и он полагал, что способности клирика в области поэзии и риторики были весьма невелики. Однако разве это препятствие для написания книги, если даже цирюльник с улицы Пес де Фурматже мечтал сочинить книгу о солнечных часах?..
– Думаю, я буду не способен ничего сочинить вместе с соавтором, – произнес отец Феррандо осторожно, а затем, словно произнося с кафедры проповедь в Страстную пятницу, громко прибавил: – Признаюсь, я задумывался о том, чтобы написать книгу, но самостоятельно. Как вы справедливо говорили, сеньор Анжелат, мне хорошо известны тайны инквизиции, по крайней мере на Майорке.
Отец Аменгуал, до сих пор стоявший у письменного стола, с грохотом придвинул пустые кресла к стене, а затем, внимательно посмотрев на кончики своих ногтей, прокашлялся. Он, очевидно, подыскивал слова, чтобы выразить свое мнение наиболее веско.
– Я хочу быть с вами откровенным, а посему скажу: книга, написанная совместно, совершенно не нужна ни одному из нас. Я – истинный беллетрист, чего не скажешь об отце Феррандо. И думаю, что писать надо мне, а ему – действовать. Тем более теперь, когда церковные власти решают, кто из нас двоих больше заслуживает места ректора.
– Мне кажется совершенно верным, отец Аменгуал, что каждый должен заниматься своим делом, а потому полагаю, что было бы несправедливо, чтобы книгу о святой инквизиции писали вы, – в этом деле более компетентен я.
– Да что же это вы такое говорите! Вы – более компетентны в делах святой инквизиции?! Сеньор Анжелат, вы только послушайте!
Анжелат ничего не ответил и лишь рассмеялся громко и весело, как это было ему свойственно. Глядя на это зрелище, он наслаждался не хуже, чем во время петушиных боев.
– Я против. И вам это известно. Сеньор летописец-свидетель – я вас предупредил, чтобы потом никаких недоразумений не было. Если вы станете писать о процессах, касающихся церкви, клянусь, вы в этом раскаетесь, отец Аменгуал. Засим простите, сеньор Анжелат, у меня сегодня тоже работы вдвое больше обычного… – Отец Феррандо вышел из кельи, хлопнув дверью, но все же успел услышать слова соперника:
– Ну, что вы на это скажете, сеньор Анжелат? До чего же он невоспитан!
Однако обиженный и разгневанный голос отца Аменгуала был заглушен доносившимся с улицы шумом, который с каждым мгновением нарастал. Все сильнее слышались крики, ужасный грохот и топот.
VI
Меньше часа назад отряд алгутзира преградил путь в Сежель толпе, которая теперь осаждала старый еврейский квартал. Двадцать вооруженных солдат получили приказ стрелять без промедления в любого, кто попытается прорваться, несмотря на цепь, которой перекрыли улицу, чтобы защитить ее от осаждающих. Наиболее смелые из соседей, желая показать, что совершенно непричастны к побегу, по обыкновению открыли в понедельник лавочки и мастерские, но тут же закрыли их, заслышав воинственные крики оравы, угрожавшей огнем и стрелами, требовавшей немедленной расправы над чертовыми евреями, которые разжились на бедных христианах. По акценту кричавших, по их одежде и по вооружению – мотыгам, вилам, косам, которыми они размахивали, – нетрудно было догадаться, что это не жители Сьютат. Горожане появились раньше, желая поглазеть на преступников, и хотя некоторые из них выкрикивали перед заколоченными дверями оскорбительные и грубые ругательства, тем не менее все покорно отступили по требованию людей алгутзира, не вступая с ними в драку, в отличие от подошедших позже крестьян.
Эта толпа человек в пятьдесят стеклась из различных предместий Сьютат. Не сговариваясь, они вышли из дома утром, едва до них дошла новость об арестах. Злобные и оголодавшие, все они были одержимы одним желанием: попасть в город и постараться урвать себе кусок побольше из опустевших домов.
Больше всего людей собралось в Аренжазе. Руководил ими сэн
[129] Бойет – человек угрюмый, тертый калач. Лет десять подряд он чередовал работу в поле с гораздо более доходным ремеслом грабителя с большой дороги. Оказывая таким образом услуги шайке головорезов, причем каждый раз все более дорогостоящие, он ни разу не попался с поличным. Поговаривали, что у него имелись могущественные покровители: то ли отчим графа Мала, то ли очередной наместник короля – в зависимости от того, кто о нем рассказывал. Иногда даже намекали, что покровитель еще более высокий, поскольку во время одной из поездок сэна Бойета за пределы Майорки принц Балтасар Карлос поручил ему отомстить за себя кое-кому, что было им в точности исполнено. Так оно было или нет, неизвестно, однако все эти более или менее приукрашенные рассказы достаточно красноречиво свидетельствовали о славе Бойета. Родись этот человек знатным, он наверняка стал бы грозным вождем, которого поэты волей-неволей должны были бы воспевать. Однако из-за низкого происхождения его талант к предводительству был признан не на бумаге, а лишь на словах, равно как и его бесспорное умение сильно возбуждать разгоряченную бунтом толпу и манипулировать ею по своему усмотрению. Потому-то, едва узнав, что среди задиристой оравы находится сэн Бойет, главный алгутзир понял, что усмирить ее будет сложнее, чем он предполагал ранее, когда только услышал от одного из своих помощников о крестьянах, приближавшихся к воротам Святого Антония с явно недобрыми намерениями. Он даже пожурил вестника за то, что тот без надобности гнал лошадь. Алгутзир не собирался принимать никакого решения, не увидев, во что все выльется. Однако уже пятнадцать минут спустя дон Гаспар Пучдорфила был вынужден лично приехать на место событий и приказать собравшимся немедленно отправиться подобру-поздорову туда, откуда они пришли, и не мешкая покинуть Сьютат. Он пригрозил, что любые проступки будут караться смертью.
– Не запрягайте плуг впереди быка, ваша милость, – бойко крикнул сэн Бойет, воспользовавшись тем, что алгутзир на мгновение замолчал. – Никто не запрещал крестьянам ходить в город, по крайней мере нам ничего такого неизвестно и никто нас об этом не предупреждал. Мы-то весьма уважаем сало и как истинные христиане хотим разделить радость вместе с горожанами. Кому как не нам ненавидеть распявших доброго Христа… Разве вам это не нравится?
– Я сказал, уходите по домам! Вы нам тут не нужны. А ну-ка, брысь отсюда! Кого найду в городе, когда ворота закроют, тот дорого за это заплатит! – продолжал грозить агутзир.
Пришедшие тем временем подались в сторону Пласа де ла Сала и там обступили сэна Бойета, чтобы посовещаться, что делать дальше. Они приняли решение довольно быстро и направились к Пласа Нова, как вдруг услышали крики, доносившиеся от Черного Дома, и увидели еще одну группу крестьян. Их было не так много, и, судя по всему, у них не было предводителя, по крайней мере такого, как сэн Бойет. Они отправились в город из Эспорлеса и вошли через ворота Иисуса. Они тоже хотели собственными глазами посмотреть на то, о чем им рассказали, а также вдоволь поорать во всю глотку и поругать евреев, которые сосут из них кровь. Сэн Бойет отговорил их идти в Сежель, где они наткнутся на не на шутку рассерженного алгутзира, но зато предложил всем вместе пройтись по старому еврейскому кварталу, а затем дойти до Алмудайны. В нынешний неурожайный год цены на зерно были совершенно непомерными. Их установил наместник короля, ведший надзор за ввозом зерна, а значит, он хотел разорить крестьян не меньше, чем евреи. Сэн Бойет был прав: коль уж они сюда пришли, стоило выразить возмущение всеми сразу.
