Едва живую Марию Помар перенесли на одеяле в камеру. Десять дней ее соседка, Сара Благоуханная, думала, что девушка отдаст Богу душу. Она предупредила стражника и просила прислать врача. Однако прислали лишь отца Феррандо. Тот попытался исповедать Марию, но безрезультатно – девушка была в бреду. У нее так болели кисти, что она не знала, куда их положить. Несчастное измученное лицо Марии поочередно становилось всех цветов радуги, и стражник, перепугавшись, предупредил о том алькальда. Тот разрешил тетушке Толстухе пройти в тюрьму, промыть девушке раны, попытаться вправить переломанные кости и перебинтовать руки.
Несмотря на ужасную боль, пылающий лоб и слабость от жара, Мария Помар понемногу приходила в себя. Иногда ей казалось, что она не выкарабкается, что скоро уже придет ее смерть и она умрет, так и не узнав, что же было правдой в словах инквизитора. Действительно ли Рафел Онофре ее обманул. Девушка обвиняла его в том, что он оказался неверен ей, что из-за него она попала в эту тюрьму, когда побег провалился. Как счастливо она жила вместе с родителями и братьями, пока не появился он, пока не разжег ее кровь, которая уже не могла течь по жилам так же спокойно, как раньше, едва он сказал, что любит ее. Иногда Мария обвиняла и проклинала Рафела Онофре, но затем тут же повторяла его имя с нежностью и любовью и, простив юношу, не переставала его хвалить. Он вовсе не заставлял ее ехать с ними. И вовсе не был причиной ее несчастья. Это она и только она тысячу раз просила его взять ее с собой, это она решила идти за ним хоть на край света. Она умоляла родителей отпустить ее на корабль, потому что Габриел Вальс и его жена, видя, как сильно их сын любит ее, решили просить ее в жены Рафелу Онофре.
Ливорно казался ей земным раем. Они справят свадьбу, как только доберутся туда. Марию не волновало, что у нее нет ни самого простенького украшения, ни простыни, вышитой матерью, в приданое. Какое ей было дело до того, что она самая бедная из невест, если ее жених Рафел Онофре! Быть его женой, жить вместе с ним до самой смерти, снова соединиться на небесах под покровом Бога Отца или Адоная, о котором с таким благоговением говорил ее возлюбленный, – вот единственное, о чем она мечтала. Нет, Рафел Онофре никак не мог ее обмануть. Увидев ее решимость бежать вместе с ним, он обрадовался, как дитя. Достаточно было вспомнить, как он смотрел на нее и говорил: «Все будет хорошо, любимая моя, сердечко мое». Едва она смежала веки, как тут же видела глаза возлюбленного, готовые заглянуть ей в самую душу и поведать о своих страданиях и желании. Никто никогда в жизни не смотрел на нее так, как Рафел Онофре, стремясь слиться с ней душой.
Все эти дни Мария Помар не могла проглотить ни кусочка хлеба. Правда, она выпивала всю полагавшуюся ей воду и все равно хотела пить. Ей повезло с Сарой Благоуханной: сочувствуя девушке, та не только подносила ей миску к губам, но и отказывалась от своей порции воды, чтобы Мария могла выпить чуть больше. Сара, в первые дни даже не смотревшая на соседку по камере, ибо не отрываясь молилась и ждала видений, которыми удостаивали ее Господь, Дева Мария и целый сонм ангелов, совершенно изменилась, как только это потребовалось. Тогда она оказалась настолько заботливой к этой несчастной беззащитной девочке, что делала все возможное, чтобы ее выходить. Она клала ей еду прямо в рот, словно это птенчик, выпавший из гнезда, – так кормила бы Марию ее родная мать. Она крошила хлеб, клала его в деревянную ложку и давала ей смоченным, чтобы легче было проглотить. Саре Благоуханной было совсем не трудно ухаживать за девушкой, которая отвечала благодарной улыбкой на любую ее помощь и с удовольствием принимала ее заботы: Мария хотела поправиться и посмотреть, нельзя ли каким-нибудь образом подкупить стражника, чтобы тот помог ей повидать Рафела Онофре. Сару же с самого начала покорили не небесно-голубые глаза девушки и даже не ее детское личико, а длинные волосы цвета ржи. Распущенные, они доходили ей до пояса, но обычно она заплетала их в толстую косу. Пока у Марии не зажили руки, Сара придумала попросить у нее разрешения причесывать ей волосы. Так как гребня у них не было, Сара, погрузив пальцы в густую копну волос, ловко распутывала колтуны и на ощупь проверяла, не появились ли в голове у девушки яйца вшей.
Постепенно Сара перестала ждать видений, посещавших ее с детства и воспринятых ею как дар Божий, и лишь ходила за Марией. Девушка временами напоминала ей Деву Марию, нежную и грустную, с густыми волосами шафранового цвета – ту, которую Сара видела на чаше, вырезанной из лимонного дерева. «Ты, девочка моя, – маленькая Пресвятая Дева», – повторяла Сара тонким от волнения, теплым голоском и гладила Марию, чтобы та уснула и смогла немного отдохнуть.
Сару допрашивали раньше, чем Марию, в одну из пятниц марта, месяца через полтора после ареста. Сара призналась, что она католичка, преданная апостольской римской церкви. Сопровождала на корабль отца по его настоянию, а также потому, что он слишком стар и она не могла его отпустить одного. Сара заявила, что отец много раз ругал ее за то, что она готовит на сале, хотя он хотел есть пищу только с оливковым маслом, говорил, от всего остального у него болит желудок. Но она высказала лишь половину претензий к отцу. Сара знала, что есть еще много других подробностей, которые могли бы заинтересовать инквизиторов гораздо больше, но решила их утаить. Хотя отец никогда не принимал всерьез явленные ей Господом видения и часто наказывал ее, она помнила, что обязана ему жизнью. Инквизиторы остались удовлетворены допросом и не применили пыток. Однако Сара была совсем не уверена, что когда ее поведут на следующий допрос, то она снова их избежит. Особенно засомневалась она, увидев, что сделали с Марией. При одной мысли о пытках ее охватывал смертельный ужас и сердце начинало колотиться еще сильнее, чем после экстатических обмороков. Она боялась боли. Изувеченные руки Марии казались ей устрашающим отражением ее собственных рук. Много ночей подряд, убаюкав девушку и лежа на сыром вонючем матрасе, она пыталась подыскать слова, которые помогли бы ей защитить себя, но при этом никого не обвинить. Она знала, что под пыткой скажет все, что пожелают инквизиторы, и способна будет даже очернить Марию, к которой уже питала чувство, прежде неведомое ей самой, – она не помнила, чтобы кого-нибудь так любила. «Помоги мне, Пресвятая Дева Мария, – повторяла Сара, – ты всегда сострадала мне, ты моя настоящая мать, вместо той, что у меня не было на земле».
Сара Благоуханная лишилась матери при рождении. Ее отец, у которого было еще двое сыновей, решил, что кормилицы и служанки хватит, чтобы вырастить детей, и больше не женился. Сара росла в обществе мужчин. Кормилица-христианка была единственной, кто обходился с ней ласково. Она же передала ей свою веру и научила множеству молитв и пламенных призывов. Первое видение было Саре в четыре года: она увидела, как Дева Мария, точно такая, как в алтаре Богоматери Скорбящей из церкви Святой Евлалии, пронзенная в сердце множеством стрел и ножей и с грудью, залитой кровью, подходит к ней и кладет ее ручку себе на рану. Кормилица уверила ее, что это ей приснилось, что такие видения бывают только у святых, а их совсем немного, уж Сара-то, во всяком случае, точно не святая: ее не слушается, дерется с братом и говорит неправду. Однако видения не прекращались. Чем больше Сару ругали, тем больше ангелов небесных и серафимов сопровождали Деву Марию. Они порхали вокруг Нее, словно горлицы, и опускались к Ее ногам, Она же никогда не ступала на землю и парила в воздухе, покуда длилось видение.
