Рафел Кортес по прозвищу Шрам вернулся домой, довольный, что благодаря допросу («Я вел его, словно священник, – думал он, – но не простил грехов») начал собирать информацию, о которой просил отец Феррандо, но еще больше – от того, в какое смятение его визит привел Изабел, слывущую в квартале убежденной иудейкой.
Он пролежал без сна почти всю ночь. В надежде, что небольшая прогулка поможет, Кортес даже поднялся на крышу, которая была больше соседских и возвышалась над ними. Оттуда, как и много раз до этого, он увидел темный силуэт Пере Онофре Марти: тот, повернувшись лицом к Востоку, всматривался в теплую звездную тьму. «Молится, – громко воскликнул Шрам. – Ну-ну… Молись не молись, Адонаю
[26]не нравятся рогоносцы!» Так Кортес объяснял для себя все несчастья Марти, у которого дела пошли из рук вон плохо с того дня, когда кто-то рассказал ему, что его вторая жена, Китерия Помар, десятью годами моложе мужа, имеет тайную любовную связь с мужчиной ее возраста.
Кортесу показалось, что он видит среди развешенной для просушки одежды лысую голову Микела Боннина, стоящего в той же позе, что и Марти. Он вдруг подумал, что отец Феррандо был бы рад как-нибудь вечером созерцать вместе с ним зрелище, открывающееся с крыши, после того как Шрам угостит его на ужин большим сочным лангустом, объедки которого можно демонстративно бросить перед дверью
[27]. Пожалуй, тогда двоюродный братец Рафел Кортес по прозвищу Дурья Башка будет разочарован больше, чем обычно, и перестанет приставать к нему со своими увещеваниями вернуться на путь истинный.
Чтобы не пропустить ни одного события в домах соседей и лично пронаблюдать за всем происходящим, Шрам, как обычно, устроился на скамейке в укромном месте. С тех пор, как пять лет назад умерла его жена, он мог не следить за временем. Поэтому он проводил здесь долгие часы, пока самому не наскучит. Единственная служанка, жившая в доме, спала внизу около мастерской и к тому же была глуховата. Так что на верхнем этаже можно было делать что вздумается, безо всякого опасения. Благо, и спала она как убитая, и никогда не просыпалась посреди ночи. Так что, если заказчик давал ему работу, а время поджимало, Кортес забирал с собой наверх инструменты и трудился всю ночь, чтобы приложить все силы и сдержать слово.
Ночь, когда случился переполох, о котором отец Феррандо желал знать во всех подробностях, Рафел провел без сна и вставлял рубины в драгоценный гарнитур, который сеньор Аларо заказал к свадьбе дочери. В неверном предрассветном свете – день обещал быть пасмурным – наводя порядок в своих орудиях труда, он услышал на улице шум. Через окно ему показалось, что какой-то человек, закутанный в плащ, пытался бежать, хотя его шатало и ему приходилось опираться о стены. Несколько мгновений спустя, когда неизвестный повернул к площади и уже почти пропал из виду, из дома вышла Айна Кортес, дочь Дурьей Башки, одетая словно бы впопыхах, на скорую руку. Она шла с трудом и исчезла в том же направлении, что и незнакомец. Не думая ни о своем добром имени, ни о репутации своей семьи, потеряв всякий стыд и не заботясь о соседских пересудах, девица преследовала молодого человека и теперь подтверждалось то, что подозревали все: отвратительный Жули Рамис, бывший семинарист и бандит, слуга каноника Амороса, чиновник инквизиции, наведывается по ночам в ее комнату.
Рафел Кортес по прозвищу Шрам вслушивался и всматривался в рассветную мглу, но не различил ничего, кроме звука шагов. Ни криков, ни угроз, ни шума. Он не отходил от окна, поскольку подозревал, что скоро увидит своего брата, преследующего беглецов или, по крайней мере, поносящего дочь, которая выставила его на всеобщий позор. Однако улица оставалась пустынной, хотя день уже почти вступил в свои права, пусть и не очень яркий, по причине облачности. Из каминных труб не вились дымки… «Не разводят огня, – подумал Рафел, – сегодня суббота». И с усмешкой стал думать о своей родне, которая договорилась между собой, что по-прежнему будет соблюдать шабат
[28] – не работать, огня не зажигать, – но по очереди. Некоторые семьи освобождались от исполнения этой заповеди
[29], чтобы таким образом отвести подозрения от остальных. Кортес уже собрался отойти от окна, чтобы собрать инструменты и отнести в мастерскую, когда заметил, что на улице Сежель появился юноша, несущий на руках женщину. Он двигался с трудом и всматривался в закрытые двери, словно искал какой-то знак. Затем прошел мимо дома Шрама – задрав голову, в надежде увидеть хоть кого-нибудь. Через несколько метров юноша остановился у дома Айны, толкнул дверь и вошел внутрь. «Быть может, это и есть тот неизвестный в плаще, что выбежал оттуда до этого? Или сей молодой человек – добрый самаритянин, обнаруживший, что девушка нуждается в помощи, и принесший ее туда, где ей смогут помочь? С места не сойду, пока не увижу, чем все закончится», – решил ювелир, взбудораженный такими событиями.
Ему не пришлось долго ждать, потому что вскоре юноша выскочил из дома Дурьей Башки, остановился посреди улицы и стал звать на помощь, переполошив весь квартал.
Вместе с престарелой служанкой Полонией Миро, испуганной криками чужеземца и поднявшейся наверх в поисках хозяина, Шрам еще какое-то время наблюдал за происходящим. Потом, увидев, что молодой человек удаляется прочь, не дожидаясь прихода патруля, решил, что лучше он не будет выходить из дому в поисках новых известий, а пойдет на крышу, – интуиция подсказывала ему, что оттуда он увидит больше, чем рыская внизу. Кроме того, с крыши можно услышать, что думают соседи о событиях этого утра. Из своего укрытия ему хорошо было видно родню, которая, как Рафел и предполагал, по своему субботнему обыкновению молилась: «Ты, Господи, дал мне убежище, чтобы не унизиться мне во век. По великой справедливости Твоей, избави меня, преклони ухо Твое и спаси меня! Будь для меня оружием обоюдоострым, крепостью сильной, дабы уберечь! Избави меня, Господи, от рук нечестивых и угнетателей, от когтей злых сердцем, которые не любят Тебя! Ты – моя надежда, Господи, упование мое с младых лет. По милости Твоей я жив, ибо Ты извлек меня из чрева матери моей…»
Молитвенные прошения Дурьей Башки, произносимые с большей настойчивостью, чем в другие субботы, были хорошо слышны. Шрам же своих хвалебных гимнов на крыше не читал, потому что стыдился брата. К тому же христиане использовали псалмы, чтобы молиться Господу Нашему, Отцу Всемогущему. Он часто признавался на исповеди, что то и дело предпочитает псалмы повторению «Отче Наш», но не оттого, что желает угодить и Адонаю, и Христу (как делают его родственники), а потому что ему кажется, что так его молитва более разнообразна и приятна божественному уху. Рафел Кортес по прозвищу Шрам оставил Дурью Башку разговаривать с Богом, сильно подозревая, что жар утренней хвалы Господу связан с настойчивой потребностью в божественной помощи перед встречей лицом к лицу с бедами своей семьи, и спустился с крыши в дом, поскольку желудок давно уже напоминал о завтраке. Пока он ел эскуделью
[30], которую подала служанка, та сообщила ему, что, по словам соседки, этой ночью Рафел Кортес по прозвищу Дурья Башка хотел прирезать все свое семейство. «Кортес молится на крыше, как всегда», – заметил на это Шрам, не принимая всерьез россказни Полонии, поскольку подозревал, что та по своему обычаю преувеличивает. «Уж можете мне поверить, – настаивала она. – Я видела тетушку Толстуху, которая несла целую кипу чистого тряпья, которого хватит на перевязку по крайней мере дюжины человек».
