Джо щелкнул пальцами и, подчинив жука, отправил его к телу Дейзи-Мэй, старательно пытаясь сдержать гримасу отвращения. Он не знал, что именно ищет, какой-нибудь – любой – след, улику, намек, сколько угодно малый, который позволит снова встать на след. Насекомое, донельзя возбужденное в рамках своих крошечных размеров, кружилось вокруг разлагающегося тела девушки, придавая ему еще более мерзостный вид.
Джо немного сдвинулся, не отрывая взгляда от трупа.
Потрепанные кеды «Конверс». Ничего.
Лохмотья дешевых джинсов. Ничего.
Впалый торс. Ничего.
Руки. Ничего, кроме остатков кожи и намеков на шрамы.
Левая рука. Ничего, кроме пяти длинных и острых ногтей.
Правая рука. Ничего…
– Погоди-ка, – произнес Джо.
В отличие от ногтей левой руки, на правой от них почти ничего не осталось, будто их долго и старательно стачивали. И засохшая кровь на кончиках тонких пальцев.
«Словно она пыталась что-то скрести, – подумал Джо, – прокапывая ход наружу». Хотя она должна была понимать, что это бесполезно; стена, разделявшая спальню и эту каморку, почти в фут толщиной. Чтобы ее пробить, требуется кирка, а лучше отбойный молоток.
Тогда что?
Он придвинулся к телу, уже не пытаясь скрыть свое отвращение, хотя и понимал, что физически не может коснуться трупа.
– Ни хера ж себе у тебя лицо, – заметила Дейзи-Мэй. – Думаешь, это тебе противно? Тогда подумай, каково мне.
Вот.
На дощатом полу рядом с телом лежит кучка сломанных ногтей, а рядом – послание, одно слово, нацарапанное в крови, страхе и отчаянии.
– СШКЭ, – прочитала Дейзи-Мэй. – И что это значит?
– Это ты мне скажи, – ответил Джо. – Ты это написала.
– СШКЭ? Вообще ни о чем…
Синапсы заскрежетали в мозгу Джо, ловя искру.
Он посмотрел на буквы.
Попытался не выпустить ощущение триумфа наружу.
– Местная школа. «Средняя школа короля Эдварда».
– Так мы двигаем туда?
– Ты спрашиваешь или утверждаешь?
– Джоуи, это твое шоу.
Он посмотрел на останки своего проводника-подростка.
– Тебе норм, что твое тело просто гниет здесь? Невозможно сказать, когда его найдут. Вряд ли этот дом скоро выставят на продажу.
Дейзи-Мэй фыркнула.
– В фильмах вечно нудят насчет упокоения мертвых; мне же вообще похер. Если какой-то кретин найдет кучку старых костей, я не оживу. А вот узнать, как я умерла? Это дело.
Джо был рад, что наконец-то может отвернуться от тела.
– Тогда мы идем в эту школу. Лучше быть настороже. Не помню почему, но от этого названия плохо пахнет.
– Похоже, я умерла в темной каморке, связанная и с заткнутым ртом, – заметила Дейзи-Мэй. – Думаешь, может быть хуже?
Джо улыбнулся, словно вспомнил, что такое сочувствие.
Глава 12
Если за сто сорок восемь лет своего правления Герцогиня и стала в чем-то экспертом, так это в подгонке правды.
Или во лжи, если вы настаиваете на грубом варианте.
Это не означало, что ей нравится лгать, но в Загоне правда была стратегическим ресурсом, подлежащим распределению. Раздай слишком много, и у душ под ее началом разболеются животы. А уж Джо Лазарусу правда определенно противопоказана.
Нет, пусть он лучше верит, что его главная цель – раскрыть загадку собственного убийства, и именно поэтому она отправила его на Почву. Так лучше и для девушки; у нее есть планы на Дейзи-Мэй, большие планы, и у них нет шансов принести плоды, пока Лазарус не сделает то, что от него требуется. Забавно, но ложь всегда расписывалась как грех в библейских россказнях, хотя зачастую она – единственный способ сделать истинно хорошее дело.
Герцогиня откинулась на спинку кресла; хрустнула кожа. Стакан виски успокаивающе холодил руку. Часто ей было достаточно налить виски, взять стакан в руку – и отказаться попробовать. Это было то, в чем Герцогиня эпически не преуспевала на Почве, и сейчас она наслаждалась ощущением власти, которую приносил собственный отказ, ощущением контроля над своей судьбой.
«Ха». Наверняка Всемогущий усмехнулся, услышав эти мысли.
В комнате послышалась хрустящая трель, будто звонок телефона из 70-х, пропущенный сквозь эхо-камеру. Герцогиня опустила стакан на стол (убедившись, что влажное дно встало на стеклянную подставку) и уставилась на черный с золотом телефон, стоящий перед ней. Она попыталась вспомнить, когда последний раз слышала его звонок.
Она сомневалась, что вообще когда-либо его слышала.
Сообразив, что уставиться на телефон не то же самое, что ответить на звонок, Герцогиня сняла трубку с рычага.
– Да?
– Привет, твоя светлость. Как дворец?
«Мейбл».
Она давно не слышала голоса оружейницы, но от этого тембр ее голоса – эта подчеркнутая западноанглийская картавость – не становился приятнее.
– С твоего ухода особо не изменился. Послежизнь продолжает крутиться. – Герцогиня подняла стакан, взболтнула виски. – А как идет окультуривание дикарей?
– Если б ты вылезала наружу, знала бы сама.
Герцогиня ощетинилась, оскалила зубы.
– Для этого я держу там тебя, помимо всего прочего. – В трубке вспухла тишина. – Я так понимаю, к тебе заходила Дейзи-Мэй.
Мейбл фыркнула.
– Она была с этим новым парнем. Надеюсь, Рейчел, ты знаешь, что делаешь.
– Знаю, – ответила Герцогиня. – И я попросила бы тебя не забывать о моем титуле.
Мейбл пробормотала что-то неразборчивое.
– У твоего звонка, при всей его приятности, – продолжила Герцогиня, – есть какая-то цель?
Хрустящее молчание. Наконец:
– Я видела ее сегодня в Загоне.
– Кого ты видела?
В глубинах поста управления взревел сигнал тревоги.
– Нашу сестру, Рейчел. Я видела нашу сестру.
* * *
У девушек семьи Дженки было мало друзей на Почве. Родители поощряли такое затворничество – на самом деле они раз за разом его предписывали, – и все шло как надо, поскольку у каждой из сестер были остальные, и только это им по-настоящему и требовалось. Девушкам никогда не объясняли причины такой принудительной изоляции. Их бабушка просто говорила: «Мы взрастили вас для величия, дорогие мои, и те, кому оно не суждено, запятнают вашу породу».
Все сестры страшились своей престарелой бабушки (которая на вид не менялась с годами, до такой степени, что сестры допускали, она так и родилась древней), но это не помешало Герцогине и Мейбл ревновать, когда Ханна, их старшая сестра, была призвана к постели старой карги на свой шестнадцатый день рождения. Герцогиня и Мейбл вертелись у двери, уши прижимались к тонким дубовым панелям, а город и его звуки пытались утопить разговор в комнате.
