Ксилофонный Человек начал медленно взбираться на холм, на который ему нужно было взобраться, остановившись на мгновение, чтобы обозреть сцену внизу. Совсем другой вид в сравнении с его обычным обиталищем, но не без своеобразной поэтической красоты; кроваво-красное небо и клубящиеся в нем черные и серые тучи привлекательны, равно как и стена, растянувшаяся, насколько хватает глаз.
Загон.
На лице Ксилофонного Человека оформилась улыбка, когда он услышал рев труб, затем увидел, как в небе проявилась трещина. Он рассчитал свое восхождение именно по этой причине – посмотреть, как тупые животные хватаются за свой шанс сбежать из этого проклятого места. Они разом, все, как один, поворачивали головы в сторону расщелины в небе, стекались к ней.
«Что это за бог, допускающий жестокость надежды? – задумался он. – В Яме проклятые хотя бы знают свое место в схеме вещей. А эти жалкие ублюдки знают лишь то, что обрекает их на проклятие такого знания. И кто тут на самом деле Зло?»
Щель закрылась, лишенные повалились друг на друга, и внимание Ксилофонного Человека начало рассеиваться. На самом деле, плохое развлечение, не стоящее его времени или его талантов.
Но погоди.
Погоди…
А, вот это уже интереснее.
Небольшая группа лишенных – если считать две сотни полудуш небольшой группой – полностью игнорировала расщелину в небе, вместо этого прижимаясь к стене Загона.
Их усилиями дирижировала та девчонка Дженки, Ханна.
Будь Ксилофонный Человек способен на улыбку, он улыбнулся бы.
Он усомнился в приказах своего хозяина, когда получил их (эти сомнения, разумеется, остались невысказанными), но приказы были абсолютно ясны: Ханну Дженки следует освободить из Ямы и показать ей путь к Загону. Его хозяин не объяснил причин – он вообще не занимался объяснениями, – просто приказал сделать так, с финальным распоряжением: Ксилофонный Человек, его верный слуга, должен обучить ее языку потерянных, давно забытому языку.
Забытому, но только не его хозяином. Как самый демонический слон, хозяин Ямы ничего не забывал. Ксилофонный Человек последовал приказам и научил девушку языку потерянных. Старшая сестра Герцогини училась быстро, и училась хорошо.
Следя, как она собирала при себе жалкие полудуши, Ксилофонный Человек понял метод, скрытый в безумии его хозяина. «Он пытается зажечь бунт. Ее освободили, чтобы она возглавила войска. Возможно, она в это не верит – возможно, считает, что пытается освободить их, – но конечный результат будет тем же. Хаос в Загоне, вот чем собирается воспользоваться мой хозяин. И кто знает, для чего?»
Зато он знал, причем со всей определенностью, насколько вкусна любимая дочь Герцогини. Как он с ней развлекался и какие развлечения ему еще предстоят. В ней было благородство, чистота, которую он редко встречал в Яме, – и оттого ее вкус был еще слаще.
Да, Дейзи-Мэй Брейтуэйт – редкий деликатес, которым он будет наслаждаться целую вечность. А если Герцогине это не понравится?
Что ж, для нее он тоже заготовил местечко в аду.
* * *
Подъем занял больше времени, чем он ожидал. Так бывало всегда. Рябь страха, которую он порождал, искупала эту задержку; редкий случай для кого-то из его рода (а в действительности в его роду был только он один) подняться над землей, обитать в этих землях, и он наслаждался проистекающей отсюда зловещей известностью.
Это было единственное, чему он радовался, поскольку приглашение на встречу с Герцогиней тревожило. Ксилофонный Человек не привык получать приглашения; обычно они ему не требовались. Однако Загон – другое дело. Сюда нельзя забрести; тебя либо приглашают, либо отправляют.
Конечно, он знал Герцогиню по репутации. В Яме ее знали все. Ее маленькая банда (как ее называла девчонка? «Отряд мертвых»? смехотворно) была практически неприкосновенна. Только серьезнейшее нарушение закона делало их уязвимыми для таких, как он, да и то не всегда. Однако она перешла черту, пошатнула связь между их миром и миром Почвы, а такие проступки могут привести к концу само существование. Такие проступки требуют воздаяния. Наверняка Герцогиня это понимает…
– Входи.
Он сделал, как сказано, чувствуя себя маленьким перед огромной бетонной дверью, оценивая по достоинству этот замысел. Психологическая игра, которая сработала бы на многих, но он – Ксилофонный Человек; сила природы вне запугиваний.
Герцогиня оглядела его, слегка нахмурилась.
– Оливер, еще слишком раннее утро для модных одежек.
Ксилофонный Человек – который на Почве носил заурядное имя Оливер Пайп – ощетинился.
– У тебя свои методы, у меня свои.
– Здесь твои методы не требуются, верно? Будь любезен, избавься от этой нелепой маски. Мой дом – мои правила.
Ксилофонный Человек нахмурился. Слоновий череп на его голове замерцал, потом совсем исчез.
– Вот, так намного лучше. Такие выразительные черты лица, зачем их прятать?
Другой счел бы это комплиментом, Ксилофонный Человек же усмотрел здесь оскорбление. С жирными и редкими волосами, острым носом и водянистыми глазами, он был слишком хорошо осведомлен, насколько невзрачно и средне выглядит, насколько лишен властности и устрашения.
– Обычно я беру на себя труд предложить гостю что-нибудь выпить, – продолжила Герцогиня с ноткой игривости в голосе.
Он снова ощетинился, чувствуя себя униженным.
– Ты прекрасно знаешь, что я не могу пить.
Герцогиня одарила его наброском улыбки.
– Творчески жестокое наказание. Твой хозяин не лишен тоскливо-поэтического воображения, должна признать.
Ксилофонный Человек фыркнул.
– Как и твой. По пути сюда мне посчастливилось наблюдать ваше световое шоу.
Герцогиня жестом предложила ему сесть.
Его шинель скрипнула; кожа кресла вздохнула.
– Полагаю, речь пойдет о той девушке?
– Она – одна из моих лучших, Оливер.
Он рассмеялся – звук стекла, рвущего сумку.
– Тогда я, без сомнения, скоро увижу многих из твоих худших. Существуют правила, Рейчел, которые следует соблюдать, или ты забыла о них?
Улыбка Герцогини была полна ненавистью.
– Вряд ли. Но если девушка, как ты заявляешь, вмешалась, физически перейдя барьер, у нее должна была быть хорошая причина.
Ксилофонный Человек, согретый своей задачей, скрестил ноги, сцепил пальцы на правом колене и самодовольно улыбнулся, открыв слой крови, оставшийся между зубами.
– Хорошая причина весит столько же, сколько плохая. Твоя девчонка перешла черту; причины несущественны.
– Куда ты ее дел? – спросила Герцогиня.
– А как ты думаешь?
