Поэтесса в нерешительности замолчала, но снова заговорила: «Итак, спектакль начинается!»
Старшеклассники, которые достали ручки и были готовы записывать слова поэтессы в свободных уголках брошюры, были разочарованы тем, что она слишком мало рассказала о самом произведении. На поэтессе была белая блузка, ее летняя юбка при ходьбе трепыхалась, как белье на веревке в ветреный день. Она повернулась, и из-под юбки выглянули щиколотки с выпирающими сухожилиями, миниатюрные ступни и дешевые на вид туфли, поблескивающие новизной. Ее волосы были завязаны в тугой пучок. Она была простой, самой обычной молодой женщиной, одетой по старинке. Пуха решил, что она не разбиралась или вовсе не интересовалась модой. Он задумался и вдруг вспомнил, что она всегда так одевалась. Вряд ли у нее не было другой одежды.
Поэтесса включила запись. Раздался звонок, означавший, что спектакль начался, за ним последовал монолог главного героя:
«В жизни есть муки, которые, как проказа, медленно гложут и разъедают душу изнутри…»
Женский голос, читающий эти строки, принадлежал поэтессе. Пуха слышал его впервые в жизни, но все равно узнал этот голос.
Вероятно, они знали друг друга намного дольше, чем им казалось. Это был тот же голос, который вел его по трем пещерам. Когда звук вырывался из колонок, он ясно слышал голос Ёни, которая разговаривала с ним по телефону:
Не уходи. Ни. На. Единый. День.
День. Без. Тебя. Длиною.
В бесконечность!..
Не. Уходи. Ни. На. Единый. Час.
Пуха стоял на улице перед стеклянной дверью. Он наблюдал, как по узкому переулку, где располагался аудиотеатр, на вечерний променад идут жители района, как возвращаются домой работники, как едет синий автомобиль, за рулем которого сидит женщина средних лет, как, взявшись за руки, идет пожилая пара, возможно, бывшие одноклассники, которые встретились через сорок лет после выпуска. Все они двигались в своем темпе, но вдруг застыли, как будто внезапно что-то вспомнили, и посмотрели на вывески у обочины дороги, на витрины магазинчиков, на прохожих и на небо. Его нечаянно задел проходящий мимо мужчина, несущий в руках клетку с котенком. Прикрыв рот рукавом теплого пальто, которое надел явно не по сезону, ведь на улице стояла жара, он приглушенным голосом извинился. В тот же момент человек поспешил прочь, будто украл что-то. Пуха посмотрел ему вслед – он был уверен, что карманник вытащил его бумажник. Столкнулся и исчез. Карманники всегда действуют по этой схеме. Его охватило беспокойство. Он порылся в кармане в поисках бумажника. Пусто. Но тут он вспомнил, что изначально не взял его, а только положил в карман несколько купюр. Пуха терпеть не мог сильно выпирающие карманы.
Женщина подняла голову, и копна неестественно черных волос откинулась назад и открыла ее щербатое лицо, испещренное едва заметными оспинами. Мужчина указал на аудиотеатр грубой мозолистой рукой. Женщина с щербатым лицом посмотрела на мужчину, в ее взгляде читалась грусть и любовь, и спросила: «Ты правда не бросишь меня, как обещал в том письме?» Юбка женщины трепыхалась, как белье на веревке в ветреный день, хотя на улице был штиль. Обнажились ее щиколотки с выпирающими сухожилиями, миниатюрные ступни и дешевые на вид туфли, поблескивающие новизной.
Наблюдая всю эту сцену, он внезапно почувствовал невыносимую головную боль. Она была настолько сильной, что он закричал. В ушах раздавался звон огромного чугунного колокола, доводя до безумия. Пуха застыл на месте. Голова болела так, будто ему в макушку вбивали огромный гвоздь. Каждый раз, когда неизвестный ударял молотком, он отчаянно хватался за голову. Пуха пошел вперед, в неведомом ему направлении, его руки безвольно болтались, как плети.
Головная боль немного отступила, но Пуха сразу ощутил сильное головокружение и прикрыл глаза. В ту же минуту перед ним, в невероятной близости, возникло лицо поэтессы. Он отчетливо видел свое потрепанное отражение в ее широко открытых глазах. Ее абсолютно бездвижные зрачки были огромными, как распустившиеся бутоны, в них читалось какое-то неведомое чувство, которое пронизывало и охватывало ее полностью. Пуха бессознательно поднес руки к ее лицу. Ее неподвижное лицо оказалось прямо под его ладонями. Оно будто говорило: «Я – чувства». Но на самом деле его ладони касались стеклянных дверей, которые стали теплыми и липкими от его рук. Двери театра были закрыты. Поэтесса находилась внутри, за стеклом. Она медленно поднесла свои ладони к его, словно отвечая ему. Их руки будто соприкоснулись друг с другом. Сердце билось тихо и быстро. Кровь бурлящим потоком ударяла по стенкам кровеносных сосудов. Они стали единым целым даже без прикосновений.
«Мы – ничто», – ему показалось, что поэтесса шевелила губами и говорила с ним. На самом деле стекло было настолько толстым, что до его ушей не доходил ни единый звук, но в тот момент Пуха чувствовал, что она точно обращается к нему.
– Мы ничто. Теперь мы ничто. В конце мы возвращаемся в никуда.
– Мы уже давно вместе… – резко воскликнул Пуха, испытывая неведомые прежде чувства. – Мы хорошо знаем друг друга! Как близки ко мне твои глаза! Как мил твой голос!
Поэтесса зашевелила губами, приоткрыла рот и произнесла фразу, которая, казалось, звучала так:
– Все кончено, все кончено.
– Все не может закончиться так! Не делай этого! Открой дверь!
– Нет, не могу, – женщина покачала головой.
– Почему нет?
– Тогда я умру.
– Ты умираешь? Что за глупости ты несешь! Ты не умрешь! Ты проживешь долго, как слон, и состаришься вместе со мной! Ты не умрешь! Не умрешь! – он замахнулся, его слова звучали яростно, но сдержанно. Он заметил приближение двух охранников из соседнего здания, которые уже давно наблюдали издалека. Они прикрикнули на него, схватили за руки, игнорируя его слова: «Я не сумасшедший, я не пьян, я ничего ей не сделал, мы давно знакомы, мы… Мы просто смотрели друг на друга и будем делать это впредь!» Охранники не обращали внимания на его невнятное бормотание. Они считали его сумасшедшим. А может, и пьяницей. Когда на светофоре загорелся зеленый свет, мимо проехал синий автомобиль, за рулем которого сидела женщина средних лет. Поэтесса по ту сторону стеклянной двери застыла на месте, как каменная статуя, и смотрела на Пуху широко раскрытыми глазами. В ее неподвижных зрачках отражалось потрепанное отражение Пухи. Как крупицы одна за другой падают сквозь узкий проем песочных часов, его образ словно проникал в бездну ее взгляда. В пучину затягивало его глазницы, которые, словно пещеры, впали в изможденное лицо, иссохшиеся губы, отчетливо выделяющиеся на белках красные прожилки сосудов.
3
Они проснулись около полудня. Через окно без занавесок в узкую комнату вваливался жаркий дневной зной. Солнце слепило глаза, словно они в один момент лишились век.
Проснулись они не потому, что выспались, и не потому, что все вокруг было таким ярким, а только потому, что вокруг было слишком жарко. Невыносимо жарко. Вся комната пылала и горела зноем. Будто в полусне они достали из холодильника пиво и свежие огурцы. Это было похоже на магию: каждый раз, когда они открывали дверцу, там всегда были пиво и свежие огурцы.
