Не уходи ни на единый день.
День без тебя – длиною
в бесконечность!..
Не уходи ни на единый час.
Аями вслух прочитала стихи по его губам. Она будто говорила его голосом: «Да, я старый, никому не известный поэт. Никогда бы не подумал, что проживу дольше всех вас».
– Даже во время учебы в университете мне приходилось постоянно работать. Я брался за все, потому что вырос в бедной семье. В молодости я считал, что трудности – неотъемлемая часть человеческой жизни. Я никогда не думал, что мне выпала тяжелая доля. Другой жизни я не видел. Но, когда я вернулся домой после учебы за границей, то работу найти не смог и хватался за любые временные предложения, и с каждым днем мое существование становилось плачевнее, – директор театра посмотрел на Аями и продолжил тихим голосом:
– Наверное, это был самый сложный период моей жизни. Видимо, именно тогда мои отношения с женой ухудшились: мы постепенно отдалялись друг от друга. Я был одинок и ночью, и днем. Каждая клетка моей кожи страдала от одиночества… Я изо всех сил пытался найти свое место в этом мире, который, казалось, отвергал меня. Работал и днем, и ночью. Днем то тут, то там читал лекции по контракту, параллельно пытался найти постоянное место работы, а по ночам пропадал на подработках. Лучше всего я помню, как водил ночной автобус. Это был не простой перевозчик – его сдавали для особых случаев.
Однажды автобус арендовал молодой человек. Он попросил меня ездить по улицам города всю ночь. Его сопровождали шесть женщин – его сестры. Все они были намного старше его и больше походили на подруг его матери или бабушки, чем на родных сестер. «Куда едем?» – спросил я. Парень ответил, что мне нужно всю ночь кругами ездить по одному из районов города, центром которого был вокзал. Ездить надо было на полной скорости, и все это звучало крайне необычно. Он объяснил, что это давняя традиция их семьи, которой они следуют, когда кто-то умирает. Одет парень был как монах. Я же был в форме автобусной компании, с кепкой на голове. Такие были правила. Но кепка была настолько мне не по размеру, что во время движения приходилось следить, как бы она не соскользнула на глаза и не закрыла мне обзор.
За рулем автобуса я проводил ночи напролет. В те дни я страдал от бессонницы, причиной которой были бесконечные мысли, но я был благодарен судьбе за такую ночную подработку. «Поезжайте быстрее!» – приказал мне молодой монах. В полночь трасса была пустынной, но, что странно, в ту ночь я объехал весь город и не увидел ни одной машины. До сих пор не могу этого понять. Сеул ведь известен своими адскими пробками. Более того, все дороги и здания погрузились во мрак, не было ни одного источника света. Как в старом мутном зеркале… Как в слепом сне…
Сначала мне показалось, что я увидел черный танк, покрытый темным камуфляжем, но, скорее всего, это была иллюзия. Я очень устал от нехватки сна. Небо освещали кроваво-красные вспышки сигнальных ракет. Не знаю почему, но каждый раз, когда это происходило, на землю падали мертвые птицы, которые погибали еще в воздухе. Пустую ночь наполняло необъяснимое острое чувство напряжения.
Автобус всю ночь кружил по эстакадам вокруг центрального вокзала. Приближался рассвет, и я увидел, как его заостренные пурпурные копья убивают собственную мать – серую туманную тьму. С крыш домов ручьями текла кровь. Очертания города резко выделялись на фоне кровавого неба. Весь мир будто находился в предвкушении войны. Молодой монах, который все это время сидел молча, вдруг вскрикнул: «Стой!» Его сестры, читавшие книги, подняли головы, прямо как дрессированные курицы, а белый безголовый петух на крыше автобуса вдруг ожил и закричал. Не спрашивайте меня, как это возможно. Я остановил автобус на привокзальной площади, когда уже наступило раннее утро. Вокруг не было ни души, хотя и ночью я не видел на улицах ни одного человека. Молодой монах вышел из автобуса со всеми шестью сестрами. Они выстроились в ряд, как паломники, и ушли в неизвестном направлении. Монах шел впереди этой процессии, за ним следовала самая младшая сестра, хотя она была больше похожа на его свекровь. Женщины выстроились друг за другом по возрасту – в конце ковыляла самая старшая из них. Ее тело сгорбилось от времени.
Уставший и сонный, я наблюдал за ними, не в силах оторвать глаз от их спин. Даже после того, как они ушли, я не мог отвернуться и посмотреть в другую сторону. Похоже, я вымотался настолько, что не было сил даже голову повернуть. Не шевелясь, я сидел на одном месте, будто душа покинула мое тело. Как будто кто-то забрал всю энергию. Голова кружилась и разрывалась от боли, которая была настолько сильной, что клетки моего тела были на грани обморока.
На рассвете откуда-то на пустынной площади появился незнакомец. На нем была одежда из легкой ткани, он шел широкими шагами, его руки двигались в ритм движения. Он исчез в тени статуи, которая стояла на высоком каменном постаменте в центре площади, все его медленные движения, жесты и шаги – все было до предела театральным, словно совершалось для усиления драматичного эффекта. Сначала мне показалось, что он так приветствует меня. Но оказалось, что он был эпилептиком, и у него в этот момент случился припадок. Видимо, он вышел так рано, чтобы успеть на первый поезд. В тот день я сидел в водительском кресле и стал единственным свидетелем его протяжного стона, который разнесся по всей утренней площади.
– Он умер? – спросила Аями.
– О ком вы?
– Эпилептик, у которого случился припадок на площади.
– Не знаю. Обо всем этом я услышал только потом, в полицейском участке. Правда, говорили, что через несколько дней после припадка он утонул в реке.
Какое-то время они сидели молча. Директор театра осушил стакан и начал что-то насвистывать, глядя в ночное небо. Аями узнала эту мелодию – это была джазовая композиция «Кто-то оставил рояль на пляже».
Изображение на беззвучном экране внезапно погасло. На их глазах исчез поэт с козлиной внешностью, и на площади осталась только статуя генерала с поднятой рукой, как будто указывающего им в неизвестном направлении.
– Мне пора, – Аями встала, смяла пустой бумажный стаканчик и бросила его на скамейку. – Даже если я вызову такси, то доеду до аэропорта не меньше чем за час.
– В такое время вы за сорок минут доедете. Но я все равно не понимаю: какой смысл туда ехать, если вы никак не можете связаться с Ёни? – сказал директор театра, держа Аями за руку.
– Она же сейчас в больнице, поэтому не отвечает. А когда поэт приедет, ему будет тяжело добраться куда-либо, если его никто не встретит. К тому же обещание есть обещание.
– Прошу, останьтесь еще на полчаса.
– У меня мало времени. И такси может приехать не сразу, – Аями подняла глаза и посмотрела на пустынную эстакаду у площади. – Кроме того, сегодня ночью происходит что-то странное. Я не видела ни такси, ни других машин, кроме того белого автобуса.
– Останьтесь еще на пятнадцать минут или хотя бы на десять, а потом поезжайте, пожалуйста… У меня так сильно болит голова, что мне трудно даже встать, – директор театра положил голову на грудь Аями.
