– Говорят же: «Египтяне пишут книги, ливанцы их публикуют, а иракцы читают», – возразила я. – Мы создаем для людей впечатления, поэтому и добились успеха.
– Простите за опоздание, – сказала Хинд, плюхнувшись, как ни в чем не бывало, на последний свободный стул. Она сосредоточенно уставилась на нашего гостя, как бы намекая на то, чтобы мы продолжали разговор.
– Да, и вы высоко подняли планку. Один из моих любимых бизнес-гуру говорит: «Лучшее враг хорошего», – он откинулся назад, довольный собственной эрудированностью.
– Посредственность – наш злейший враг, – ввернула я.
Тут мужчина взял быка за рога. Он попросил нас представить себе мир, в котором Diwan царит повсюду: мини-караваны Diwan в сельской местности, киоски в торговых центрах, небольшие магазины при университетах и в районах со средним достатком и даже отдельно стоящие кафе Diwan. Я напомнила ему о том, какие мы пока маленькие: у нас всего два магазина и пять лет разницы между ними. И все же вообразить себе региональное господство Diwan было крайне заманчиво.
– Размах, о котором вы говорите, слегка… – я замолчала, решив, что эта пауза сама скажет все за меня.
Его это не смутило:
– Сейчас для Diwan самое время. Помните, что говорил Джек Уэлч: «Управляйте своей судьбой, или это сделает кто-то другой».
Меня бесила сама мысль о том, что из уст этого человека в принципе может прозвучать что-то разумное.
Пока наш льстивый гость раскрывал перед нами искусство франчайзинга, рассказывал о том, какую скромную мзду будет брать его компания и какую службу мы сослужим Богу и стране, Нихал слушала его с самым серьезным и внимательным выражением лица. Возможно, она стремилась к осознанному принятию собеседника, следуя совету своего свежеиспеченного гуру Экхарта Толле. Я же, не желая прощать гостю его опоздание, то и дело поглядывала на часы. Когда минуло сорок пять минут, я закрыла блокнот и бросила его в открытое нутро моей сумки, примостившейся возле меня наподобие комнатной собачки. Он прервал свою речь: «Я вижу, что отнял у вас уже много времени. Вот моя визитка. Подумайте над моим предложением, я буду на связи». Мы с Хинд и Нихал встали как по команде, и я протянула ему руку для рукопожатия. Он посмотрел на мою ладонь, потом нерешительно взглянул мне в лицо. Я все еще держала руку протянутой. Он подставил мне свой локоть. Я озадаченно склонила голову набок.
– Я не пожимаю руки женщинам.
Одна, две, три, четыре, пять секунд молчания. Затем я выдавила широкую улыбку.
– Тогда обнимемся? – предложила я.
Он разгневанно отвернулся и стремительно направился к выходу. Никто из нас не стал его провожать. Наш дружный хохот прокатился по всему кафе. Не знаю, слышал ли он его на лестнице. Да и плевать.
– А ты еще оскорбилась, что он опоздал! – Нихал аж прихлопнула в ладоши от восторга.
– Лично мне даже жаль, что ты его сразу не обняла, – сказала Хинд.
– Или не двинула ему локтем в нос! Может, это гомеопатия подействовала? – со смехом предположила я.
Пока мы собирали вещи, Нихал высказала то, о чем я думала:
– Это вообще нормально: пытаться договориться о франчайзинге бизнеса, созданного и управляемого женщинами, но при этом считать, что женщины недостойны даже обычного рукопожатия?
– Для него – нормально, – сказала Хинд и решительно застегнула сумку, положив конец и нашему веселью, и дальнейшим обсуждениям.
Оглядываясь назад, я понимаю, что мы должны были сразу правильно истолковать некоторые внешние признаки: густая борода без усов, штанины, обрезанные для того, чтобы они не собирали грязь с земли. Все это соответствует требованиям, которые, по мнению салафитов, изложены в сунне пророка. Салафизм, возрожденческое движение в рамках суннитского ислама, возник в Египте конца XIX века как реакция на западный империализм. Он ратовал за возврат к раннему исламу, во времена которого были распространены «более чистые» формы религиозного поклонения. Но дело было за три года до революции, и нам еще не доводилось встречаться с египтянами-салафитами, поэтому мы не сумели распознать признаки религиозной принадлежности. Режим Мубарака из гегемонистских соображений поддерживал традиционный ислам. Члены других религиозных групп старались не привлекать к себе внимания и демонстрировали свою принадлежность к ним с помощью небольших деталей, понятных только их собратьям. Они вели неприметное существование и потихоньку распространяли свои строго регламентированные религиозные обряды, дожидаясь, когда придет их час. И он пришел: когда режим Мубарака пал, о себе и масштабах своего влияния заявили группы, имевшие к исламу, мягко говоря, отдаленное отношение. За все тридцать лет правления Мубарака я не встретила ни одного человека, который бы за него голосовал – да и вообще голосовал за кого-либо. Но в итоге всех выборов он вновь возвращался к власти с 97 % голосов. В 2011 году, когда его отстранили от власти и начали проводить открытые голосования и референдумы, мы все осознали, как мало знаем о других египтянах. Но осознать всю значимость того отвергнутого рукопожатия нам пришлось лишь три года спустя.
Мы с Хинд и Нихал были очень разными руководителями. Я плохо лажу с людьми. Если бы успех Diwan зависел от моей способности завоевывать друзей и оказывать влияние на людей, мы бы тут же разорились. Если говорить прямо, со мной тяжело работать. Я сложный человек. Я не простая и не легкая. И мне никто не подсказывал, что надо быть простой и легкой. Я была – и чем дальше, тем больше – нетерпимым, требовательным и деспотичным лидером. У меня была своя тактика: я давила на работающих со мной людей, принуждая их сильнее стараться. И не считала, что должна за это извиняться, потому что все то, чего требовала от других, я в первую очередь требовала и от себя самой. Хинд и Нихал понимали это – и позволяли мне гнуть свою линию. Ничто не бесило меня больше, чем работа вполсилы. Те, кто трудился наравне со мной, неизменно заслуживали мое уважение и доверие. У тех, кто этого не делал, я заработала репутацию желчной злодейки. Я и не подозревала о масштабах бедствия, пока несколько лет спустя не узнала, что у меня, оказывается, есть даже кодовое имя – Терминатор. Хинд и Нихал отправляли меня делегатом на встречи с людьми, которых не очень-то желали увидеть снова: я была категорически неспособна вести переговоры и выступать в качестве посредника.
В Diwan сотрудники шутили, что исход любой ситуации зависит от того, кто из нас будет ее регулировать. Хинд, женщина немногословная, была строгой, но справедливой. Обидеть ее значило мгновенно оказаться между мечом и кинжалом. Сын Зияда (одного из наших партнеров-соучредителей) работал у нас в Diwan стажером одно лето: расставлял книги и систематизировал заказы покупателей, фиксируя их в алфавитном порядке. Он так описал наше поведение нашему отцу: «Надя поднимает много шума, а вот Хинд просто молча перерезает горло». Если же в дело вступала сдержанная Нихал, она всегда каким-то неведомым образом добивалась того, чтобы все закончилось всеобщей радостью и удовлетворением. Кроме того, она – как и столь же человеколюбивая Шахира – выказывала другим свою поддержку.
